Никто, однако, не знал, что же теперь делать. К такому неожиданному обороту никто не был готов — рудокопы вообще не отличались опытностью в судебных делах и потому замерли, подобно сломанным часам. Мало-помалу, однако, механизм заработал — кучки людей по двое, по трое, пошептавшись между собой, стали высказывать различные предложения, из которых одно почти всеми было встречено одобрительно. Это предложение состояло в том, чтобы выразить убийце Бакнера общественную благодарность и отпустить его с богом на все четыре стороны. Более трезвые головы воспротивились, однако, такому простому решению вопроса, говоря, что болтливые обыватели восточных штатов, пожалуй, еще сочтут такое решение скандальным и поднимут шум из-за пустяков. Трезвые головы одержали победу, в результате чего все пришли к выводу: Фетлок Джонс должен быть арестован и судим.

Большинством голосов такое постановление было принято, и все очень обрадовались, поскольку на сегодняшний день делать было больше нечего, а между тем всем очень хотелось поскорее побежать на место катастрофы и собственными глазами убедиться в действительном существовании кадушки со свечкой и прочего. Однако не тут-то было. Сюрпризы еще не кончились, и закрыть заседание не удалось. Фетлок Джонс, который тихо плакал в уголке до произнесения вердикта об аресте, теперь вдруг заговорил.

— Не нужно, не нужно! — воскликнул он. — Не хочу я ни тюрьмы, ни суда! Повесьте меня лучше сразу! Все равно придется повесить по суду — меня ничто спасти не может! Он говорил правду, рассказал так, будто был вместе со мной и все видел. Не понимаю, как он мог узнать подробности, но передал их верно — и кадушку, и свечу вы найдете на своих местах. Да я и не отпираюсь — я убил Флинта! И вы бы его давно убили, если бы терпели от него то, что я терпел, будучи слабым, беззащитным подростком!

— Да еще служившим ему верой и правдой, — сказал Хэм Сэндвич. — Послушайте, ребята…

— К порядку, к порядку, джентльмены! — воскликнул констебль.

— Знал ли твой дядя, что ты затеял? — донесся голос из толпы.

— Нет, не знал.

— А ведь спички он тебе дал?

— Спички он дал, но он не знал, зачем они мне нужны.

— Как же ты, отправляясь на такое дело, решился взять с собой его — известного сыщика?

Мальчик постоял немного в нерешительности, теребя свои пуговицы, а потом сказал застенчиво:

— Я хорошо знаю сыщиков, так как состою с ними в родстве. Если вы хотите, чтобы сыщик не раскрыл вашего дела, то возьмите его с собой.

Гомерический хохот, последовавший за этим наивным афоризмом, не развеселил, однако, самого несчастного мудреца.

Из письма к миссис Стильман:

«Вторник.

…В ожидании суда Фетлок Джонс был заперт в пустой хижине. Констебль Гаррис снабдил его провизией на два дня, поручил ему стеречь самого себя и обещал наведаться, когда провизия кончится.

На другое утро человек двенадцать из нас помогали Хильеру зарыть его покойного приятеля, никем более не оплакиваемого Бакнера. Я играл при этом роль второго могильщика, тогда как первым был Самми. Мы уже завершали свою работу, как вдруг откуда-то появился хромой старичок в изорванном костюме и с потертым дорожным мешком в руках. При его появлении я сразу услышал тот запах, следуя за которым мне пришлось объехать весь земной шар! Вот она — цель моих многолетних преследований и объект сначала жестокой ненависти, а потом мучительного сострадания!

В одну минуту я оказался около него и положил руку ему на плечо. При этом путник тотчас же упал на землю, словно пораженный громом, а когда ребята сбежались, чтобы узнать, что случилось, он встал на колени, молитвенно сложил руки и, обращаясь ко мне, униженно попросил не преследовать его более:

— Вы охотились за мной по всему свету, Шерлок Холмс, — сказал он, — но я, ей-богу, никогда никому не причинил зла!

Уже по глазам было видно, что он сумасшедший. И это я свел его с ума, матушка! Разве только известие о вашей кончине поразило бы меня так, как я был поражен в ту минуту!

Ребята кругом обступили нас, подняли старика на ноги и утешали чем могли, говоря, что он теперь среди друзей, что они его никому не выдадут, будут о нем заботиться и повесят каждого, кто решился бы причинить ему вред. Право, грубые рудокопы становятся нежнейшими созданиями, если кто-нибудь сумеет пробудить в них хорошие стороны души! Совершенно как капризные и буйные дети. Никакие уговоры, однако, не помогали нам успокоить старика до тех пор, пока Фергюсон, опытный дипломат, не сказал ему:

— Если вы боитесь Шерлока Холмса, то можете вполне успокоиться.

— Почему? — живо спросил помешанный.

— Да потому что он уже умер.

— Как умер?! О, не шутите, пожалуйста, с таким несчастным человеком, как я! Неужели он умер? Скажите, ребята, по чести, не мучьте меня!

— Да уж будьте спокойны, не встанет! — сказал Хэм Сэндвич.

— На прошлой неделе его повесили в Сан-Бернардино, — добавил Фергюсон, — приняли за другого. Теперь вот каются, да ничего не поделаешь.

— Памятник ему хотят ставить, — проговорил Хэм Сэндвич с видом человека, твердо убежденного в том, что говорит.

Несчастный „Джеймс Уокер“ сразу повеселел, и даже глаза его отчасти утратили дикое выражение. Мы с Хильером привели его к себе, переодели с ног до головы в наше платье, накормили, и затем, придя немного в себя, он нам рассказал свою историю. Вот она вкратце:

— Жил я в Денвере и прожил там много лет. Иногда помню, сколько именно, иногда забываю. Но это не важно. Вдруг получаю приказание уехать, если не хочу, чтобы меня предали суду за преступление, совершенное мною давно на востоке. Я знал об этом преступлении, только не я его совершил, а мой родственник, носивший такое же имя. Что мне было делать? Очень уж я испугался — голова пошла кругом… И времени-то дали немного — всего один день, кажется. Ведь меня бы линчевали, если бы народ узнал о преступлении, в котором я был обвинен. Никто бы мне не поверил. При линчевании всегда ведь так — потом-то все каются, да уж поздно. Вот как с Холмсом теперь. Ну, я решил все продать да и бежать, а потом вернуться с доказательствами моей невиновности. Так и сделал — бежал ночью и долго скрывался в горах под чужим именем.

А тут мне стали слышаться разные голоса, да духи какие-то появились… Голова совсем работать отказалась… Чем дальше дело заходило, тем хуже мне становилось. Сначала голоса возникали только по ночам, а потом пошло уж и днем… Просто покоя не давали… Соберутся вокруг и мешают… Спать мешают, работать не дают.

Наконец, уж совсем худо стало. Один какой-то шепчет: „Так мы его никогда не поймаем, потому что видеть не можем“, а другой отвечает: „Надо выписать Шерлока Холмса, он через двенадцать дней будет здесь“. Ну, тут у меня сердце упало. Я слышал об этом сыщике и подумал, что если они его на меня натравят, то тут уж мне верная погибель.

Люди отправились за Холмсом, а я в ту же ночь бежал, взяв с собой только ручную сумку с тридцатью тысячами долларов… Две трети этих денег и теперь еще в ней лежат… Дней через сорок Холмс напал-таки на мой след. Кое-как я успел ускользнуть, и то только потому, что вовремя догадался: он в одной гостинице записал свое имя, потом стер его начисто и расписался „Даджет Барклай“… Ну, меня не обманешь, у страха глаза… зоркие… Я догадался и стал от него бегать.

Три с половиной года гонял он меня по всему свету. Америка, Австралия, Индия, а потом опять Мексика, Калифорния… везде. Покою не давал. Еще хорошо, что я угадывал его под всеми именами, которыми он расписывался в гостиницах… Только благодаря этому я еще жив… Но зато устал!.. Ох как устал!.. А ведь, клянусь богом, никому никакого зла не сделал!“

Вот и вся его история. Всех она растрогала, а уж что касается меня, то каждое слово несчастного старика падало в мою душу как расплавленный свинец. Ребята решили, что старик будет жить со мной и Хильером, я же, разумеется, позабочусь о том, чтобы откормить и успокоить его, а когда он поправится — отвезу в Денвер и вознагражу за все имущественные потери. Чуть не раздавив руки старика своими сердечными рукопожатиями, наши ребята разошлись по поселку.