Мистер Бакстер внимательно посмотрел на меня своими маленькими глазками и ответил:

— Не могу вам сказать почему, мистер Гаттерас, это чувство было у меня совершенно инстинктивным. Простите, что я говорю с вами на эту тему, но вы сами понимаете, как важно для меня быть в хороших отношениях с друзьями семьи, у которой я состою на службе.

— Уж не думаете ли вы, что я хочу настроить против вас старого лорда?

— О нет! Ни в коем случае, мистер Гаттерас. Я слишком верю в вашу порядочность, чтобы допускать подобную мысль…

— И вы совершенно правы в этом отношении, сэр. Да и кроме того, я только что простился с ними и вряд ли снова их увижу.

— Вы отправляетесь в Австралию?

— И очень скоро, я думаю. Это все, что вы хотели мне сказать? В таком случае всего хорошего.

— До свидания, мистер Гаттерас.

Я продолжил свой путь, размышляя об этом странном разговоре. Что все это могло значить? Почему он сразу задал мне вопрос об Австралии? Случайно? Или же этот вопрос был как-то связан с таинственной телеграммой?

Дня через два, когда вечером я стоял посреди Трафальгарской площади и задумчиво смотрел на памятник Нельсону, я внезапно почувствовал на своем плече тяжелую руку, и над самым моим ухом раздался грубый голос:

— Не будь я англичанином, если это не Дик Гаттерас!

Я обернулся.

— Джим Персиваль! — воскликнул я, приятно удивленный. — Как ты сюда попал?

— Приехал три дня тому назад. Мы стояли в Вест-Индийском доке. Наш старик так долго морил нас… Я уж думал, что никогда не разделаюсь с грузом. А сейчас иду из конторы и вдруг вижу — стоишь ты, и притом с таким задумчивым видом… Я чуть из шкуры вон не вылез от удивления. Однако пойдем в какое-нибудь другое место, более подходящее для разговора.

Мы зашли в ресторанчик, и я рассказал товарищу о последних событиях моей жизни: о встрече со странным субъектом во французском ресторане и о своих подозрениях относительно мистера Бакстера.

— Ну и пройдоха же ты! Почему ты думаешь, что Бакстер собирается подстроить пакость молодому Бекингему, или как его там?

— Посмотрим. Будущее покажет, прав я был или нет. Однако думаю, что когда-нибудь услышу об этой истории. В следующую пятницу я отправляюсь в Австралию.

— А чем ты думаешь заниматься оставшееся до отъезда время?

— Не имею ни малейшего понятия. Я закончил все свои дела, и до пятницы мне абсолютно нечего делать.

— В таком случае я займусь тобой. Сейчас мы отправимся в док. К пяти склянкам мне нужно быть дома. Ты, конечно, пообедаешь с нами? Твой старый приятель Рилли все еще служит старшим офицером на «Яррамане», я вторым, а юный Клири — третьим. Я думаю, мы застанем на борту старого Дональда Маклина, который возится со своими машинами. Что ты на это скажешь?

— Весь в твоем распоряжении, — ответил я с радостью.

Я действительно был в восхищении оттого, что встретил в Лондоне старых товарищей, с которыми так приятно было поболтать о минувших днях. Мы немедленно направились к доку.

Старый, потрепанный бурями «Ярраман» спокойно стоял на небольшом расстоянии от берега. Мы окликнули лодочника и через несколько минут уже были на борту судна. Я имел удовольствие возобновить знакомство с Рилли, с Клири, который теперь был уже третьим офицером и бросился мне на шею с диким ревом, судя по всему, означавшим высшую степень радости. Старый Маклин, с тряпкой в одной руке и масленкой в другой, поприветствовал меня из глубины машинного отделения. Я сразу почувствовал себя как дома.

Через час мы уселись за стол. По мере того как содержимое бутылок уменьшалось, беседа становилась все оживленнее и кончилась тем, что Маклин голосом, больше похожим на рев старого моржа, затянул песню, а мы подхватили, и начался форменный концерт. Атмосфера в маленькой каюте накалялась. Не знаю, сколько бы еще это продолжалось, если бы после одного номера, во время которого наш рев, должно быть, разносился на добрую милю, я, взглянув на часы, не заметил, что было уже около одиннадцати. Поднявшись и не без труда отклонив предложение остаться на ночь, я напомнил своему приятелю Персивалю о его обещании доставить меня на берег. Он был верен слову, и через пять минут мы уже спускались в лодку, напутствуемые добрыми пожеланиями моих приятелей. Последним, кого я видел перед отплытием, был старший механик, перевесившийся через борт и пытавшийся нечеловеческим голосом спеть мне на прощание нечто в высшей степени печальное.

Распрощавшись с Персивалем, я направился по улице Ост-Индийского дока. Ночь была темная. Шел мелкий дождик. И темнота, и дождь придавали этой в высшей степени непрезентабельной улице еще более мрачный вид. Несмотря на сравнительно поздний час и скверную погоду, тротуары были полны народу. Кругом сновали подозрительного вида мужчины, грубо накрашенные женщины, полупьяные матросы. Я находился в одном из самых глухих кварталов Лондона. Когда я свернул на небольшую улицу, которая, по моему мнению, должна была привести меня к вокзалу, неожиданно случилось следующее происшествие: двери одной из харчевен резко отворились, и оттуда вылетел какой-то человек, которого, видимо, вытолкнули из зала. Он полетел прямо мне под ноги, и я едва успел отпихнуть его от себя. Подняв глаза на вывеску заведения, откуда появился этот субъект, я прочел надпись, сделанную крупными буквами: «Грин Сейлор». Мне сразу вспомнилась телеграфная контора в Борнмуте, мистер Бакстер и странная телеграмма, адресованная «Доктору Николя. Отель „Грин Сейлор“. Ост-Индийский док».

Я был так поражен, что несколько минут бессмысленно глядел на эту вывеску. Затем, приняв решение, вошел. Миновав коридор, я попал в небольшую комнату, где никого не было. Посередине стояли стол, а вокруг него пара стульев. На стенах висело несколько картин отвратительнейшего содержания. Слева была дверь, которая вела в смежную комнату. Маленький коренастый человек, суетившийся около прилавка, подошел ко мне и спросил, чего я желаю. Я заказал стакан виски и приготовился начать свои расспросы относительно мистера Бакстера, но в тот момент, когда я уже был готов задать свой первый вопрос, в соседней комнате, дверь которой была слегка приотворена, раздался голос, заставивший меня подскочить от удивления, — голос самого Бакстера.

— Уверяю вас, — говорил он, — это было безнадежное предприятие с начала и до конца. Никогда в жизни я не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда узнал, что он пришел к ним прощаться.

В этот момент один из собеседников, по-видимому, заметил, что дверь не закрыта, поскольку я услышал, что он встал и направился к ней. Прежде чем захлопнуть ее, он из любопытства выглянул в ту комнату, где я сидел. Это был Бакстер собственной персоной, и, проживи я еще хоть целое столетие, я никогда не забуду того выражения, которое появилось на его лице, когда его взгляд упал на меня.

— Мистер Гаттерас… — прошептал он, прислонившись к стене от неожиданности.

Решив воспользоваться его замешательством, я бросился к мнимому гувернеру и начал сердечно жать ему руку. Я заметил, что он был облачен не в свой обычный длиннополый сюртук, придававший ему клерикальный вид. Бакстеру было уже слишком поздно притворяться, что он не узнал меня, а чтобы он не смог захлопнуть дверь, я просунул ногу между ней и косяком.

— Вот уж где я никак не ожидал встретить вас, мистер Бакстер. Надеюсь, вы разрешите мне присоединиться к вам? — почти дружеским тоном поинтересовался я.

Не дав ему времени ответить, я вошел в комнату. Я был почти уверен, что увижу там именно того человека, которому была адресована телеграмма, другими словами — доктора Николя. Но кто такой этот Николя? Встречал ли я его когда-нибудь прежде? Мое любопытство было удовлетворено, и притом самым неожиданным образом. За столом сидел, обратившись ко мне лицом, человек, которого я встретил во французском ресторане — он отгадал мое имя по визитной карточке, лежавшей у меня в кармане, и предсказал мне отъезд Филлис. Его, казалось, ничуть не удивило мое появление. Он встал и спокойно протянул мне руку: