Видите, как далеко увели меня мысли о рыбалке. Но иначе, наверное, вспоминать нельзя, да и неинтересно, потому что тогда получаются не воспоминания, а как будто отчет о скучном собрании.

Вот подумал о собрании и сразу стал вспоминать самое неинтересное. А выбирать есть из чего — на многих собраниях мне пришлось побывать, чуть не с детского сада. Но вспомнить самое-самое не успел, помешал шеф, который сказал:

— Аркадий Геннадьевич, толкайтесь к берегу. Шивера.

Передний плот уже прибился к гальке, и Матвей налегал на шест, выгоняя плот подальше на камни. Элька стояла по щиколотку в воде и поправляла волосы. Потом она нагнулась к рюкзаку, вытащила цветное полотенце и, размахивая им, тоненько закричала:

— Отдать швартовы!

Элька переврала команду. Отдать швартовы — значит отчаливать. Но ей было все равно, что кричать. Она вопила от избытка сил, а в таких случаях смысла не ищут.

Когда мы пристали рядом, Элька зачерпнула пригоршню воды и плеснула на В. П. Я в это же время невзначай на него покосился. По лицу шефа, оставляя темные извилистые полоски, стекала вода, а он как-то странно смотрел на Эльку и улыбался.

К слову сказать, в последнее время шеф несколько очеловечился. Скорее всего, сказывается отсутствие работы. Когда даже самому увлеченному человеку нечего делать, он поневоле начинает общаться с окружающими и в какой-то мере подпадает под их влияние.

Как я уже говорил, в хариусной рыбалке мы не соображали. Поэтому на какое-то время над рекой повис гвалт. Если собирается компания, которой ясна лишь конечная цель, но никто не знает, как к ней идти, обычно возникают суета, шум и хождение вокруг да около. Прежде других это поняли мы с Элькой. Я — просто потому, что меня не слушали. Элька — потому, что Матвей рявкнул на нее: «Ты-то хоть помолчи!» Матвей же с шефом разошлись во всю ивановскую. При этом В. П. начисто забыл о солидности и раскочегарился почище футбольного болельщика. Слушая их, я, грешным делом, подумал, что рыбалка, видно, и в самом деле спорт, коли вокруг нее закипают такие страсти. Как всегда бывает в бескомпромиссных спорах, тяжущиеся завоевывали себе сторонников.

— Вы взгляните, как у вас привязаны мушки! — кипятился шеф. — Эльвира Федоровна, хоть вы скажите ему. При такой навязке крючки пойдут жалом книзу. Вот же как надо, — шеф хватал узелок, пытаясь его растянуть.

— Реже, реже. — Матвей грудью оттеснял шефа от распущенной снасти. — Ты понимаешь, Аркаша, что он говорит? Крючки книзу… А если и книзу? Хариус хватает намертво. Будет засекаться за нижнюю губу.

— А это, что это за мушка, на что она похожа! — обойдя Матвея, шеф хватался за следующий крючок.

— На поденку она похожа, шеф, на поденку. Козе и той понятно. Похожа она на поденку, друг Аркадий? — Матвей тряс перед моими глазами поводком, на конце которого трепыхался пучок черных волосинок. — Посмотри поближе.

Я взял поводок, поднес его к глазам, потом отодвинул на вытянутую руку и уверенно сказал:

— Паут.

— Чив-о-о? Дай сюда. — Матвей уничтожающе глянул на меня и сказал нараспев: — Пау-у-ут.

— Вот видите, — поспешно сказал шеф. — Ваше демагогическое начало…

Тут они перешли на личности. Элька слушала, слушала, потом широко развела выгоревшие реснички, сказала свое обычное:

— Мальчики, ну, мальчики, не надо ссориться.

Сказала и сделала губы бантиком.

И шеф немедленно уступил.

— Ладно, делайте, как знаете. Хотя, когда я ходил по Чулышманской долине, видел у тамошних рыбаков…

— Я тоже ходил по Чулышманской долине и тоже видел.

Для того чтобы понять предмет разногласий и наши последующие действия, надо знать, о чем идет речь. Хариуса ловят на обыкновенную удочку с червем, мушкой, на спиннинг, на закидушку, наконец на «кораблик», или, как его чаще называют, «самодур». Может, еще как ловят (я, понятное дело, не говорю о сетях), но я не знаю. Так вот, мы соорудили «кораблик». Выстроганная с закругленными углами дощечка. Для того чтобы она держалась стоймя, к нижнему ребру прикрепляется груз. Дощечка оснащена путами, как обыкновенный воздушный змей. От пут к мотовилу, которое находится у рыболова в руках, идет леска-струна, на ней держатся поводки с искусственными мушками. Регулируя угол схождения пут, можно маневрировать снастью, как тебе желательно. По утверждению бывалых хариусятников, мушки должны походить на насекомых, которые летают над рекой именно в этой местности и именно в эту пору.

Обязанности мы распределили так: Матвей идет с «корабликом», Элька и я собираем рыбу. В. П. остается около плотов и таскает дрова для костра. Правда, шеф было воспротивился и заявил, что с ловлей отлично справится Матвей Васильевич и Эльвира Федоровна, а Аркадий Геннадьевич будет полезней возле костра, потому что кустарника на берегу нет, а плавник собирать долго, но Аркадий Геннадьевич возмутился, твердо сказал: «Дудки-с» — и отправился вместе с Матвеем и Элькой.

Перекат, или, как его в Сибири называют, шивера, оказался очень удобным для ловли. С нашего берега почти на километр протянулась галечная россыпь, которая отлого уходила в воду. Течение направлялось к противоположному берегу, и, стало быть, «кораблик» можно было запускать чуть не поперек реки. Ловить мы начали, на потяге. Потяг — это начало шиверы, то самое место, где вода, отдохнувшая на глубоководном плесе, втягивается в перекат.

На глаз вода еще спокойна и зеркалится даже чище, чем на плесе. Но обманчива ее зеркальность — так же, как обманчив приветливый узорчато-воркующий рокот шиверы. На потяге невольно обеспокоиваешься и ждешь чего-то неопределенного, но опасного. Такое впечатление, будто берега начинают сходиться, а серая, береговая галька бросается наперерез плывущему.

Едва Матвей распустил снасть и сделал первые два шага, на самую дальнюю мушку взял хариус. Он прыгнул на приманку так, как прыгает кошка на мышь: пружинисто оттолкнулся от поверхности, описал дугу и всем своим весом обрушился на мушку. Леска-струна изогнулась под тупым углом и захлестала по воде.

— Рыба, — оторопело сказала Элька и без перехода завизжала: — Тащи, Матвей, тащи!

Матвей поспешно швырнул на камни смотку и, перебирая руками леску, начал вытягивать ее на берег. Хариус выскакивал из воды, делал свечи, и при каждом его броске Элька приглушенно причитала:

— Ой, уйдет, мальчики, ой, уйдет…

И хариус ушел. После одного из бросков, когда поводку до берега осталось метра три, не больше, леска ослабла и мушка заплясала на воде.

— Накаркала. — Матвей сердито приподнял леску и, хотя это и без слов было видно, пояснил: — Сошел. Приличный был харюсищка… Слушай, шла бы ты к костру, Пенелопа…

— Ну да, — Указала Элька.

— Тогда не ори.

— Я и не орала, — сказала Элька. — Я тихонько.

— Ладно. Первый ремиз — золото. Кстати, заметил, друг Аркадий, на какую мушку взяло?

— На какую?

— На поденку. Шеф говорил, что поденки отошли. Из этого хариуса чуть не Спинозу делают. А в сущности такая же глупая рыба, как другие. Не цвет мушки ее привлекает, а усики, которые расходятся от волосков. То-то она на быстрине рассмотрит, желтое там или серое…

Прямо-таки в подтверждение Матвеевых слов леска снова изломалась. На этот раз хариус взялся снизу, резко и решительно. Матвей торопливо схватился за леску, сделал несколько быстрых шагов и вдруг закричал на меня:

— Ну чего стоишь?

— А что мне делать?

— Помогать!

Матвей снял с крючка рыбу и протянул мне. Но Элька взбунтовалась:

— Рыбу носить буду я!

— Ну и носи на здоровье.

Черт возьми, до чего же иногда Матвей, оказывается, бывает уступчив.

Вверх-вниз мы прошли плес, потяг и самое шиверу несколько раз, но поймали еще всего около десятка мелких харюсишек, хотя прыгала рыба за мушками часто. Прыгала, но не засекалась.

— Жора нет, — убежденно сказал Матвей.

— Не только, — возразил я и отошел на безопасное расстояние. — Спиноза был мудрым человеком. Спинозу надо уважать.