Но расхотелось мне смеяться так же быстро, как захотелось, потому что Матвей, который прыгнул вслед Эльке, тоже упал и не смог встать. Он пытался приподняться, но вода его валила и валила, а Эльку попросту волокло. Я тоже что-то заорал и ринулся вслед за шефом.

Однако поспешили мы напрасно. Матвей после нескольких неудачных попыток подняться, видимо, понял, что тянет пустой номер, и отдался течению. Но, в отличие от Эльки, хозяином положения был он, а не вода. Поэтому, едва Эльку втащило в водоворот — шиверы, как правило, кончаются глубокими бучилами, — Матвей очутился рядом и подхватил ее. Остальное оказалось, как говорят, делом техники. Когда мы подбежали, они оба были на берегу и Матвей уже делал своей фам искусственное дыхание.

Вспоминаю я сейчас эту сцену — от момента, как их плот остановило на шивере, до нашего появления, и мне становится не по себе. В голове начинают теснить друг друга сразу несколько «если бы». Но велика же была моя вера в Матвея! До того велика, что я в его присутствии и не предполагал беды. Страшно мне было только несколько мгновений — когда я увидел, что Матвей не может подняться. Едва же он начал действовать осмысленно, а тем более оказался в водовороте одновременно с Элькой, я уже решил, что волноваться нечего. И в мысли мне тогда не кинулось, что Эльку запросто могло сунуть головой о камень, могло сломать позвоночник, могло их обоих затянуть в центр водоворота, туда, где раскружившаяся белая пена перестает пузыриться и, обращаясь в узенькую белую полоску, втягивается в спиральный провал. Провал этот иногда вспухает и с шумным плеском выбрасывает из себя водяные валы. Кажется в такие моменты, что воронку внезапно подпирает поднимающийся со дна утес и там, где только что была бездна, покажутся омытые водой неровные каменные зубы. Ни о чем этом я тогда не думал, и когда рядом с бесформенной кочкой белых Элькиных волос в водовороте появилась черная Матвеева голова, я вдруг почувствовал, до чего же неудобно бежать по мокрой гальке. Ноги разъезжаются, камни из-под них выскальзывают, да еще в довершение я большим пальцем ткнулся в крупный булыжник. Не скачи так резво шеф, я с удовольствием сбросил бы темп, но шеф летел как угорелый. Прихрамывая, я чесал следом.

— Жива?

Это был первый зряшний вопрос, который задал шеф. Как вы думаете: если человек пытается сделать губы бантиком, жив он или не жив? Поэтому Элька слабенько улыбнулась вопросу и кивнула головой. Матвей в это время перестал делать ей искусственное дыхание, похлопал Эльку по плечу и грубовато сказал:

— Мы ишшо землицу потопчем.

Элька опять слабо улыбнулась, а шеф, как-то сразу обессилев, задал второй зряшный вопрос:

— Как вы могли… ну как вы могли?..

— Чего еще мог, не мог?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Вы не должны забывать, что в ваших руках жизнь еще одного человека.

— Вот с этим человеком нам и решать.

— Вам же приходилось проходить шиверы…

— Мне много кое-чего приходилось, и я привык за свои поступки отвечать.

— Не заметно.

— Послушайте, Вениамин Петрович, шутки кончаются тогда, когда в игру вступает глупость. По-моему, сейчас как раз такой случай.

В этот момент Элька шевельнулась и потянула Матвея за руку. Он резко отодвинул руку и, катнув на скулах желваки, отрывисто сказал:

— Хватит, Элька. Надо, наконец, прояснить отношения. Шеф полагает свою власть безграничной…

— Разумной. По крайней мере, в пределах экспедиции.

— Экспедиция скоро кончится, и мы обретем независимость. Не забывайте этого, шеф. Беда маленьких выскочек в том, что они простирают свою власть за пределы своих возможностей…

— Мальчики, — тихо сказала Элька. — Не надо.

— Почему же, Эльвира Федоровна. Если Матвей Васильевич желает прояснить отношения, я готов. Итак, для ясности: пока руководитель экспедиции я, за дела в ней отвечаю я. — Шеф уже заметно успокоился и говорил размеренно и веско, словно пробовал на зубок каждое слово. — Понимаете меня? За дела. Безопасность каждого члена экспедиции — моя непосредственная компетенция и ответственность. Вы это можете уразуметь?

— Та-ак вот оно в чем дело! — Матвей хлопнул себя по лбу и как-то неестественно гыгыкнул. — Я-то предполагал иную причину. А вы прискакали сюда из-за ответственности. Ну, конечно. А я на какой-то миг заподозрил в вас мужчину. Придет же такое в голову… Тут все яснее пареной репы: погиб член экспедиции. Начнутся упреки, подозрения…

Это не было расчетливой жестокостью. Это было куда хуже. В момент, когда Элька оказалась в воде, я видел лицо шефа и слышал его истошный вскрик. И я, как только обрел способность размышлять и прикидывать, понял, что женщину надо искать не только на переднем плоту.

Наверняка то же самое понял и Матвей. Поэтому и нанес удар ниже пояса. За такие приемы в доброй схватке дисквалифицируют. Поэтому я, безусловно, душой присоединился к шефу, когда он коротко и внятно произнес самое точное слово:

— Прохвост!

Веселая, жизнерадостная река Чулой. Пошутила с нами на шивере, перебесилась на каменной гряде и потекла дальше, гладкая и ясная. Полноводная, благодатная и такая-то уж ласковая, такая вкрадчивая. И совсем-совсем не жадная. Она даже добровольно отдала нам плот. Поворочала, поворочала его на горбатых голышах, развернула вначале боком, потом поставила кормой вперед, и плот словно бы на ощупь двинулся вниз. В водовороте его закружило, и он, поклевывая носом, вперевалочку потащился по спирали. Добрался до центра бучила, угодил на вскипевший бурун, вскинул недовольно корму и, притомившись, видно, бурными событиями последнего получаса, задрейфовал чуть заметно. Мы с Вениамином Петровичем спустили свой плот по шивере на бечеве — я и Матвей вели, а шеф управлялся с шестом. Причем управлялся весьма сноровисто, и я вдруг заметил то, на что раньше не обращал внимания. Шеф не позирует. Если Матвей играет с рекой, то шеф на ней работает. Движения его предельно экономичны. Он их не совершает, а просто-напросто производит. Каждый раз то самое, какое в данный момент необходимо. Я тут же припомнил скалу, в которую мы по моей вине чуть было не врезались, короткий, порывистый толчок шеста Вениамина Петровича, последующую реплику шефа насчет выговора и подумал, что Матвей сделал бы не так. Он бы потом начал меня учить. И непременно сказал бы: «Не тушуйся, друг Аркадий, все мы с этого начинали». Может, не дословно так, но что-то в этом роде. И я бы лишний раз понял, что мне до Матвея ох как далеко. Хотя и он когда-то был ничем не примечателен. Был обыкновенным Мотей.

Пока мы справлялись с шиверой и наводили порядок в своем хозяйстве, время подошло к вечеру. Где-то там за горами солнце еще светило. Горы заломили набекрень яркие кудрявые шапки, кое-где перехваченные по вертикали стремительными оловянными лентами водопадов. А здесь, в долине, уже по-хозяйски обосновывались сумерки. Редкий кустарник стал казаться густым и плотным, берега потеряли очертания, река, торопившаяся через перекат, будто набрала голос и одна, одна во всей округе бранилась на нас, на завалившие русло камни, на берега, мешавшие ее вольному, широкому ходу.

Коснувшаяся беда не то что сблизила нас, но на какое-то время сделала покладистыми и предупредительными. И проявилось это прежде всего через Матвея. Он будто начисто выбросил из памяти обидное определение шефа и, когда мы, в ожидании ужина, устроились у костра, ни с того ни с сего добродушно сказал:

— Слушайте, шеф, в вас, как ни толкуй, очень много от человека.

В. П. поковырял сучком в костре, отдернул руку от метнувшейся вверх стайки рыжеватых искр и загадочно ответил:

— Обстоятельства…

Я не понял, что он хотел этим сказать, но главное — что он сказал хоть что-то, причем, тоном весьма миролюбивым… Да, черт возьми, все-таки сказывается жизненный опыт! Мне казалось, что после сегодняшнего диалога Матвей и шеф навсегда объявятся врагами, а оно, видишь, как повернулось. Я бы, наверное, так не сумел. Преподнеси мне Матвей нечто подобное, я не смог бы ответить тоном, каким ответил шеф. Я, конечно, понимаю, что все это неискренне: и Матвеева реплика и ответ шефа, — но ведь в том-то и одно из достоинств мудрости, что она не всегда правдива.