Я решил объявить вам свою волю, выслушайте. Вы никогда не должны оставлять стен замка, не должны видеться со мною. Можете прогуливаться по лугу или в саду, когда меня не будет дома, а я стану уезжать каждый день; но порука — ваша жизнь, что я не позволю вам сделать далее ни одного шага. Еще я требую, чтобы вы не писали никому писем и чтобы ваша Вильгельмина не показывалась более в замке. Вы знаете меня, повинуйтесь; опасайтесь раздражить меня; я не отвечаю за последствия своего гнева.
Максимилиан фон Эппштейн.
Прочитав это письмо, Альбина почувствовала всю тягость своей горькой судьбы, но с самоотвержением покорилась своей участи. Она не знала, в чем обвиняют ее, но, сознавая свою невинность, решила спокойно ожидать времени, когда Максимилиан, раскается в своем заблуждении. Но гнев такого человека, как Максимилиан, не может погаснуть, пока не достигнет своей цели. Граф чувствовал это и сам боялся своего гнева. В первую минуту ярости он готов был разом убить Альбину, но это значило открыть свое бесчестие, и он осудил ее покуда на заключение. Он выжидал времени для своего мщения.
Супруги жили под одной кровлей; каждое утро и каждый вечер Альбина слышала медленные, тяжелые шаги графа, который проходил по коридору, но он ни разу не останавливался у ее дверей. Несколько месяцев они не виделись друг с другом, но постоянно думали один о другом. Максимилиан напрасно старался рассеять мрачные идеи; он не мог забыть о бесчестии, в котором подозревал свою жену. Альбина искала утешения в своей совести и покорности Провидению, но поведение графа против ее воли тревожило непрестанно: днем ее надежды, ночью — ее мечты. Наружное спокойствие супругов походило на тишину, предшествующую буре.
Альбина наконец решилась идти навстречу опасности, решилась потребовать объяснения у своего мужа. Она предчувствовала, даже была убеждена, что эта встреча с Максимилианом будет последним ее свиданием с ним в этой жизни. Вот что она написала, прежде чем потребовала объяснения от своего мужа:
Добрая Вильгельмина, мне запрещено не только видеться с тобою, но даже и писать тебе; и это письмо будет послано тебе не иначе, как после моей смерти. Смерть, кажется, должна избавить меня от долга повиновения.
Не удивляйся этим грустным думам, Вильгельмина; в моем положении надо предвидеть все, и я не хочу оставить земли, не высказав тебе своих чувств и мыслей.
Боже мой! Я не знаю, почему льются из-под моего пера печальные слова; между тем я спокойна, весела. В эту минуту я даже улыбаюсь над нашими планами, которые мы составляли за несколько месяцев. Помнишь ли ты их, Вильгельмина? Ты обещала быть кормилицею моего дитяти. Не забывай этого обещания. Но это не все. Если Богу будет угодно призвать меня к себе, я уверена, что граф Максимилиан позаботится о воспитании моего ребенка, но образовать душу сумеет одна только женщина. Бедный сиротка! Взлелей его своею любовью. Будь для него не только кормилицею, но и матерью.
Я оставляю еще два письма — одно к игуменье Доротее, а другое к майору Книбису в Вене. Если у тебя родится дочь, отправь ее на пятом или шестом году к доброй игуменье с моим письмом: там твоя дочь получит прекрасное воспитание. Если у тебя будет сын, отправь его к майору: этот искренний друг моего отца устроит судьбу твоего сына.
Я желала бы, чтобы у нас обеих было по одному сыну или по одной дочери: тогда наши дети были бы братьями или сестрами. Сделай для моего малютки в случае моей смерти все, что сделала бы я для твоего, если бы осталась жива.
Прощай, моя Вильгельмина! Но я убеждена, что души не умирают, и моя душа не забудет того, кто призрит мое дитя. Для моего бедного ангельчика я вложу в это письмо локон моих волос. Прости, еще раз прости! Не забывай ничего.
Альбина фон Эппштейн, урожденная Швальбах.
24 декабря 1793 года.
P. S. Я забыла сказать. Если у меня будет сын, я желаю, чтобы он назывался Эверардом, по имени моего отца, а если дочь, желаю, чтобы она носила имя моей матери, Ида».
Написав это письмо, Альбина стала несколько спокойнее. Ничто так не облегчает растерзанного сердца, как решительность, а Альбина решилась прервать упорное, страшное молчание с Максимилианом, хотя бы первое его слово поразило ее смертью. Прошел день, настала ночь; графиня зажгла несколько восковых свечей; ей казалось, что чем светлее будет освещена комната, тем яснее будут сиять ее спокойствие и невинность. В привычный час раздались шаги Максимилиана. Она отворила дверь и вышла в коридор. Граф показался наверху лестницы; впереди него шел слуга и освещал ему путь. Заметив Альбину, граф остановился в изумлении. Слуга продолжал свой путь. Максимилиан хотел молча пройти мимо, но Альбина схватила его за руку, и этот железный человек задрожал от прикосновения ее руки.
— Что вам угодно? — сказал он.
— Одну минуту переговорить с вами, граф, — отвечала Альбина.
— Когда?
— Сейчас, если вам угодно.
— Альбина! — произнес грозно Максимилиан.
— Я прошу вас.
— Вспомните мой совет, не будите моего гнева. Но так и быть… повинуюсь вам.
Они взглянули друг на друга при трепетном свете факела, оба были бледны. Настала решительная минута.
— Альбина, — сказал граф дрожащим голосом, — есть еще время, скажите, чтобы я удалился в свою комнату; я вижу, что вы расстроены, предупреждаю вас, что я не отвечаю за себя. Подумайте, не лучше ли отложить наше объяснение?
— Нет, — отвечала графиня, — я долго ждала и страдала, мне нечего бояться. Следуйте за мною, прошу вас.
Граф последовал за Альбиною. Когда он вошел в комнату, Альбина заперла дверь. Это изумило графа.
— Альбина, — сказал он, — берегитесь, я потребую строгого отчета во всех ваших действиях.
— И я также, — сказала графиня. — Вы можете клеветать на меня после, если угодно.
— Говорите, — отвечал граф. — Но вы так бледны и расстроены. Сядьте, сделайте одолжение, — прибавил он с ужасной любезностью и подал своей жене кресло.
Графиня села. Максимилиан стоял со сложенными руками и с мрачным взором. Они были в красной комнате, которую занимала графиня в отсутствие своего мужа и которую Максимилиан предоставил ей после своего возвращения.
— Граф, — начала Альбина после минутного молчания, — в родительском доме я была счастлива, спокойна, любима; я смеялась, бегала, играла; радость наполняла мою душу, мое сердце билось от блестящей мечты. И эта мечтательность погубила меня. Явились вы, и я нашла в вас героя своих дум. Я считала вас человеком благородным, храбрым, пламенным, но вы женились на мне только для богатства и для титула.
— Альбина! — прервал граф глухим голосом.
— Как только я стала вашею женою, — продолжала Альбина, — вы не хотели даже поддержать моего самообольщения. Я видела, как увядали одна за другой мои мечты. Я искала отрады в покорности судьбе, в самоотвержении, но я могла снести забвение, а не ненависть, холодность, но не презрение. Я не упрекаю вас за обманутые надежды, за разрушенные мечты, не требую любви, когда ее нет в вашем сердце, но я имею право требовать вашего уважения: я не хочу краснеть перед моими людьми. Лишнего ли я требую? Отвечайте.
— Вы кончили? — отвечал Максимилиан. — Теперь моя очередь, если позволите.
— Я слушаю вас.
— Начну с того, что оставлю в стороне ваши детские мечты; время для человека слишком дорого, чтобы тратить его на подобные химеры, и если я не осуществил ваших грез, то осуществили ли вы планы моего самолюбия?
— Батюшка! Батюшка! Вы предсказывали это, — вскричала Альбина. — Этот честолюбец всеми силами добивается большого креста и титула герцога! И он называет это самолюбием! Он говорит мне о своем самолюбии!
— Остановитесь! — сказал граф, побагровев от гнева и топнув ногою. — Это еще не все; вы знаете, в чем дело.
— Нет, не знаю, и для того, чтобы узнать, я желала говорить с вами.