Из Нижнего, с воеводою со князем Олександром Ондреевичем Репниным, Понизовые люди.

Из Суздаля, да из Володимеря, с воеводою с Ортемьем Измайловым, да с Ондреем Просовецким, околние городы, да казаки волские и черкасы, которые подо Псковом были.

С Вологды и из Поморских городов, с воеводою Федором Нащекиным.

С Романова, с мурзы и с татары и с рускими людми, воевода князь Василий Романович Пронской да князь Федор Козловской.

С Галицкими людми воевода Петр Иванович Мансуров.

С Костромскими людми воевода князь Федор Иванович Волконской».

Ярославцы сообщали, что у них в городе «собрались с воеводою Иваном Ивановичем Волынским ярославцы дворя-ня и дети боярские» и приказ московских стрельцов в 500 человек с головою Иваном Толстым (их послали из Москвы в Вологду, но они присоединились к земскому союзу: «не ходя на Вологду, поворотились и крест целовали в Ярославле, что им на литовских людей идти к Москве и битись до смерти»); в ополчение вступили казаки, стрельцы и даточные люди. Присоединились к ополчению и другие города Замосковного края — Кашин, Бежецк, Углич (во главе с воеводой Федором Ивановичем Погожим)[104]. В ярославских отписках перечислялись только города одной части ополчения, которую возглавил Прокофий Ляпунов, упомянутый в росписи на первом месте. Воеводами другой части ополчения, состоявшей из бывших сторонников царя Дмитрия, стали соответственно тушинские бояре князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Мартынович Заруцкий.

Как же реагировали на появление земского движения бояре в Москве? Они сделали свой выбор и не оставались пассивными наблюдателями. С их точки зрения, Прокофий Ляпунов и все, кто выступил вместе с ним, были клятвопреступниками и изменниками, заслуживавшими кары. Боярам приходилось подтверждать перед старостой Александром Госевским и королевской ставкой под Смоленском, что они в состоянии управлять ситуацией и могут самостоятельно справиться с очагами неповиновения. Однако без помощи короля Сигизмунда III у них это не получалось. Вместе с Госевским московские бояре придумали отослать из Москвы войска для того, чтобы пресечь неповиновение. Но выгодно это было только главе иноземного гарнизона в столице, так как чем меньше там оставалось стрельцов и других вооруженных людей, тем спокойнее он мог себя чувствовать. Отсылавшиеся из Москвы отряды служилых людей и стрельцов воевали плохо и при первой возможности переходили на сторону объединившихся в ополчение людей. Месяц спустя после памятных для Прокофия Ляпунова событий под Пронском уже по всей стране преувеличенно рассказывали о его подвиге: «…да с Москвы же де была посылка против Прокофья Ляпунова, и Божиею де милостию и Пречистыя Богородицы помощию Прокофей Ляпунов литовских людей побил, а досталные прибежали к Москве». Рязанский воевода на глазах превращался в народного заступника, которому помогают высшие силы: он устрашал врагов уже одним своим именем.

Посланный Боярской думой во Владимир для карательного похода боярин князь Иван Семенович Куракин потерпел там поражение и вынужден был отойти от города. Приехавший из Владимира в Ярославль гонец Никита Рагозин рассказывал подробности этих событий. Во Владимире тоже существовал свой городовой совет из освященного собора, воевод, служилых, посадских и даже «уездных людей», то есть крестьян. Свою присягу «стояти со всеми городы всем заодин» там приняли «по совету Резанских и Украинных и околных городов». Может быть, поэтому Дума и решила разорвать союз Рязани и Владимира, направив туда войско? Боярин князь Иван Семенович Куракин, командовавший «рускими и литовскими людми», пришел из Юрьева Польского под Владимир 11 февраля. Но тут сказались успехи объединительного движения, потому что казаки Андрея Просовецкого, укрепившиеся незадолго перед тем в Суздале, явились на выручку, «и дело у них под Володимером было». Куракин стал отходить московской дорогой, но в селе Ундол его достигли вести, «что от Прокофья Ляпунова многие люди пришли в Вохну, и они де от тех людей поворотили и отошли опять в Юрьев Полской»[105]. Никаких отрядов Ляпунова в Вохне не было, но там уже знали имя главного воеводы земского ополчения, и этого оказалось достаточно. Бегство князя Куракина подтверждает правоту прежних обвинений Ляпунова, адресованных боярам в Москве, — те не особенно стремились воевать за свою власть за пределами столицы.

В своих официальных контактах с королевской ставкой под Смоленском бояре постоянно извещали короля Сигизмунда III о начавшемся земском движении. «А о Резани ведомо нам чините, — писалось в королевском ответе, — что Прокофей Ляпунов ссылаетца с Понизовными и с Сиверскими городы, и наших государьских грамот ни в чом не слушает». Это еще сведения о самом начале действий Ляпунова, призвавшего к неподчинению Боярской думе в Москве до приезда королевича Владислава: «…покаместа сын наш Владислав королевич приедет на свой царский престол на Москву, и до тех мест грамот наших ни в чом слушать, и доходов денежных вести и никаких иных доходов на сына нашего королевича да-вати не хотят»[106]. Московские бояре озаботились таким ходом событий. Видя «по отпискам приказных людей изо всех городов», что власть уходит у них из рук, Дума решила обратиться к королю. Московские бояре и король Сигизмунд III обменялись в феврале 1611 года посольствами Михаила Мошинского (Мошинковского) и ловчего Ивана Романовича Безобразова. Из грамот, которые отсылались из Кремля под Смоленск и обратно, можно понять только одно: король Сигизмунд III успокаивал Боярскую думу, чтобы достичь главной цели — сломить «непокорство» смоленских сидельцев. Бояре же велеречиво вспоминали времена последнего «прирожденного» великого государя Феодора Ивановича, Бориса Годунова, «вора Отрепьева» и Василия Шуйского; говорили о том, откуда началась Смута, и обвиняли во всем тех, кто никак не хочет подчиниться договору о призвании королевича Владислава, несмотря на подтверждения короля Сигизмунда III, что он готов дать своего сына на царство и не желает разрушения православной веры. Бояре выделяли действия двух центров: «Нижних» (так) и «Понизовных городов», отступивших от королевича Владислава, а также Рязани. Текст их послания королю Сигизмунду III, сохранившийся в изложении в королевской грамоте, звучал следующим образом: «И городы Нижные и Понизовные, целовав крест, отступили; а на Резани Прокофей Ляпунов ссылаетца и с Понизовными и с Северскими городы, наших грамот ни в чем не слушает, и денежных доходов к Москве не везут и впредь давати не хотят, покаместа сын наш будет на Московском государстве»[107].

Боярская дума опаздывала со своими страхами и подозрениями. Поход под Москву был уже подготовлен совместными действиями Прокофия Ляпунова и воевод разных городов. Определились города — центры сбора земских сил, выбраны пути, по которым должны были одновременно подойти к столице отряды ратных людей. Достичь такой согласованности было непросто, однако для прихода под Москву символично был выбран особый «Велик» день — день Пасхи. В Москве тоже знали о подходе рати Ляпунова и ждали ее. Отношения с польскими и литовскими войсками становились всё более напряженными; у бояр имелись все основания подозревать, что в столице находится немало людей, готовых по первому призыву примкнуть к действиям повстанцев. Тут-то и случилось «конечное разорение» Московского государства, как стали называть великий пожар в Москве 19 марта 1611 года. Вооруженные поляки, литовцы, «немцы» — те, у кого оставалось оружие, — повернули его против мирных жителей города, пытавшихся защитить себя и свое имущество. В боях 19 марта 1611 года был ранен оказавшийся у себя на дворе на Сретенке князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Приехал ли он случайно в столицу или заранее договорился об этом с Прокофием Ляпуновым, — этот вопрос для историков остается открытым. Однако самого князя Пожарского в Москве после пронской истории считали «изменником», его убрали с воеводства в Зарайске, поэтому представление о его совместных действиях с воеводами земского движения совсем небезосновательно[108].