Тишина котѐнком бродит

От реки до дальних троп.

У соседки в огороде

Дремлет ласковый укроп.

Мой товарищ курит трубку,

Говорит не торопясь.

О боях, о жаркой рубке

Начинается рассказ.

Только вот глаза прикрою,

Память снова говорит.

Под днепровскою волною

Не один товарищ спит.

И пройди по всем курганам —

Бой кровавый не забыт,

И курганы носят раны

От снарядов и копыт.

Мы не раз за трубкой вспомним

Быль военную годов,

Как в упор в каменоломню

44

К нам тянулись семь штыков.

Как прорвались мы гранатой –

Всѐ снесли в огонь и дым.

Даже мост спиной горбатой

Встал в испуге на дыбы.

…Мой товарищ, мой ровесник,

Мой любимый побратим,

Этой славы, этой песни

Никому не отдадим.

Кстати, о печатанье стихов. При жизни Николай Майоров

напечатал не больше 4–5 стихотворений. Напечататься, выйти в

свет он никогда не старался, считая, что настоящие стихи, если

они будут, — впереди.

Требовательный к себе, он не искал лѐгкого успеха. А уж в

ту пору его стихи были на редкость зрелыми, крепкими,

выгодно отличались от «поэтической продукции» сверстников.

Помнится, году в 38-м в наших местах (а жили мы на

окраине Иванова) разбился самолѐт. Весь личный состав погиб.

На другой день на зелѐном Успенском кладбище состоялись

похороны. В суровом молчании на холодный горький песок

первой в нашей мальчишеской жизни братской могилы военные

лѐтчики возложили срезанные ударом о землю винты самолѐта.

А вечером Коля читал свои стихи, которые, помнится,

заканчивались строфой:

Вот если б все с такою жаждой жили,

Чтоб на могилу им взамен плиты

Их инструмент разбитый положили

И лишь потом поставили цветы…

Событие это оставило в его душе неизгладимый след.

Чуткий и отзывчивый к людям, он превыше всего ставил в

человеке мужество и прямоту. Тема бесстрашия, гуманизма,

преданности делу навсегда осталась для него ведущей.

Стихи о памятнике, как и многие другие, опубликованы не

были. Несмотря на дружеские советы, автор в редакцию их не

отнѐс.

45

— О жизни и смерти – это очень трудно… Надо так

написать, как я не могу, – горячо доказывал он.

На традиционные встречи с бывшими воспитанниками 33-й

школы в дни зимних и летних каникул он приезжал буквально

набитый стихами. К тому времени, с 39-го года. Коля Майоров

параллельно с историческим факультетом посещал семинарские

занятия в Литературном институте. У него были две зачѐтные

книжки, и тут и там он шѐл отлично.

С любовью, горячо рассказывал Коля о поэтическом

семинаре Павла Антокольского, на память читал стихи своих

московских друзей.

Для нас, младших поэтов, тех, кто ещѐ оставался в школе,

эти встречи были настоящим праздником: ведь он видел и знал

многих настоящих живых поэтов! Разговоры завязывались

горячие: об искусстве, о литературе – и в том и в другом знания

он обнаруживал основательные, удивительные для студента.

Если кто «зарывался», с полки немедленно снимался том

Лермонтова, Пушкина и ли Есенина – смотря по

обстоятельствам. Время пролетало незаметно.

* * *

Особенно плодотворными были для Майорова 39-й и 40-й

годы. Он пишет две большие поэмы – «Ваятель» и «Семья» – и

множество стихов.

В записях, оставшихся от родителей, случайно сохранился

небольшой (подлинность его подтверждает В. Болховитинов)

отрывок из поэмы «Семья», поэмы о годах коллективизации:

кулак Емельян – один из главных персонажей – бежит из

деревни. Несколько строк из большой картины.

На третьей полке сны запрещены.

Худой, небритый, дюже злой от хмеля,

Спал Емельян вблизи чужой жены

В сырую ночь под первое апреля.

Ему приснилась девка у столба,

В веснушках нос, густые бабьи косы.

Вагон дрожал, как старая изба,

Поставленная кем-то на колѐса.

46

Ко времени работы над поэмой «Семья» относятся и

нижеприведѐнные фрагменты, которые печатались недавно как

отдельные стихи.

Дед

Он делал стулья и столы

И, умирать уже готовясь.

Купил свечу, постлал полы

И новый сруб срубил на совесть.

Свечу поставив на киот,

Он лѐг поблизости с корытом

И отошѐл. А чѐрный рот

Так и остался незакрытым.

И два огромных кулака

Легли на грудь. И тесно было

В избѐнке низенькой, пока

Его прямое тело стыло.

Что я видел в детстве

Косых полатей смрад и вонь.

Икона в грязной серой раме.

И средь игрушек детский конь

С распоротыми боками.

Гвоздей ворованных полсвязки.

Перила скользкие. В углу

Оглохший дед. За полночь – сказки.

И кот, уснувший на полу.

Крыльцо, запачканное охрой.

И морды чалых лошадей.

Зашитый бредень. Берег мокрый.

С травой сцепившийся репей.

На частоколе чѐрный ворон

И грядка в сорной лебеде.

Река за хатою у бора,

Лопух, распластанный в воде.

Купанье – и попытка спеться.

47

Девчонка, от которой ждѐшь

Улыбки, сказанной от сердца.

…Всѐ это шло, теснилось в память,

Врывалось в жизнь мою, пока

Я не поймал в оконной раме

В тенѐтах крепких паука.

О, мне давно дошло до слуха:

В углу, прокисшем и глухом,

В единоборстве билась муха

С большим мохнатым пауком.

И понял я, что век от века,

Не вняв глухому зову мук,

Сосал, впиваясь в человека,

Огромный холеный паук.

И я тогда, давясь от злобы,

Забыв, что ветер гнал весну,

Клялся, упѐршись в стенку гроба,

В котором отчим мой уснул.

Клялся полатями косыми,

Страданьем лет его глухих.

Отмщеньем, предками босыми,

Судьбой обиженного сына,

Уродством родичей своих, –

Что за судьбу, за ветошь бедствий

Спрошу я много у врага!

Так шло, врывалось в память детство,

Оборванное донага.

От большой поэмы «Ваятель» остался один отрывок,

подлинность которого не подлежит сомнению, он печатается

как стихотворение под названием «Творчество». Другой

отрывок – не очень точный – приводится Ириной Пташниковой.

48

По-видимому, к первоначальным вариантам поэмы

относится и приводимый ниже отрывок, который рукой же

Майорова датируется 38-м годом.

Никто не спросит, не скостит,

Не упрекнѐт обидным словом,

Что стол мой пятнами изрыт,

Как щѐки мальчика рябого.

Я спал на нѐм. Кому-то верил.

И писем ждал. Знать, потому,

Захлопнув поплотнее двери,

Я стал завидовать ему.

Живу с опаской. Снов не знаю.

Считаю даты. Жду весны.

А в окна, будто явь сквозная,

Летят, не задевая, сны.

Проходят дни, и всѐ короче,

Всѐ явственней и глуше мне

Поѐт мой стол, и чертят ночи

Рисунок странный на стекле.

И в тонких линиях ваянья.

Что ночь выводит по стеклу,

Так много слѐз и обаянья,

Пристрастья вечного к теплу, –

Что я теряюсь и немею.

Я нем почти. Почти в снегу.

Сказать хочу – и не умею,

Хочу запеть – и не могу.

Ко времени работы над поэмами относятся и следующие