- Качественный куртк, - похвалил айзер. - Гдэ брал?

- Их Германии привез, - похвастался Вадик.

- Часто ездыл в Гэрманию?

- Каждый год. Я же говорю: у отца под Мюнхеном двухэтажная хата, в Таллинне - квартира, в Сочи, Москве, Крыму, - у него повсюду хаты. Вот я и мотался.

Официантка поставила перед друзьями два коктейля. Айзер, которому были уже известны все проблемы бедняги в кожанке, скорбно покачал черной шевелюрой:

- Кароший был пап.

- Э, почему, был?! - встрепенулся Вадик. - Я найду его!

- Аха, - согласился приятель. - Бэзусловно.

- Просто сегодня - сплошное влипалово.

- Бэзусловно.

- А завтра будет мой день.

Айзер молча кивнул.

- И все вернется на свои места, - уверенно заявил Вадим.

- Вэрнется.

- А если завтра будет опять, как сегодня, я вообще уеду, на хрен! Этот город как будто сговорился. Все против меня! Я ни во что не въезжаю, ни во что.

- Куда поедэшь?

- В Таллинн.

- Зачэм?

- Ну, поеду, посмотрю... Я же там половину детства провел. Девчонка там у меня была, Юлька. И еще одна – Альма, блин! Как я ее хотел!

- Нэ дала?

- Неа. - Вадик залпом выпил "черного русского". - Короче, в Таллинне есть такой клуб – «Пеликан» на улице Маакри - мы в нем постоянно тусовались: русские, в основном, чухонцы к нам редко заходили. А я в то время тащился от одной эстонки - той самой Альмы - лет на десять старше меня была. Ну вот, слушай…

Вадик чувствовал себя вполне пьяным, но чем дальше, тем меньше верилось в то, что истории, которые он рассказывал айзеру, действительно происходили. Он говорил и говорил. Видимо, надеялся, что его душевный слушатель с большими внимательными глазами сделает за него основную работу - поверит в существование прошлого и настоящего Вадика Романова.

... Образ Альмы, белокурой эстонской мещаночки, одно время являлся для Вадима воплощением всего Таллинна, равно как любви в принципе. Тридцатилетняя, но прекрасная, замужняя, но манящая, эта особа не проявляла к своему юному поклоннику ровным счетом никакого полового интереса и тем самым доводила его до искреннего исступления. Иной раз Вадим бросал все свои дела в Ленинграде и летел в Таллии только ради счастья лицезреть неприступную Альму. Он даже выучил назубок одну эстонскую Фразу: "Курати лойль миней маа тули перси райск", - ему сказали, что это произносит жених, когда ведет невесту под венец: я всегда буду твоим, дорогая…

Вадик обожал Альму - Альма обожала мужа, поэтому их отношения практически не развивались, и Вадиму приходилось коротать мучительные часы в «Пеликане», где развлекалась, пила водку и танцевала рок русская молодежь - там хотя бы понимали, о чем он говорит. Его же белокурая пассия (мало того, что была холодна как лед Антарктиды) знала не более тридцати русских слов. Возбуждало это необыкновенно, но удовлетворения не обещало никакого.

Мало-помалу он сошелся с компанией завсегдатаев «Пеликана». Наибольший интерес вызывало в ней одно существо четырнадцати лет - полумальчишка-полудевченка, бесенок Юлька, реактивная подвижность которой напоминала увлекательную мультипликацию "Тома и Джерри". У Юльки был парень, за которым гоняли все тринадцати-четырнадцатилетние пацанки, оглушительный трехгодовалый смех, острый носик и безжалостно стягивающие ее ножки голубые джинсы.

Вадим начал за ней наблюдать. Он заметил, как она периодически сохнет по своему парню. Когда же тот вспоминал о ней, Юлька визжала и с громким хохотом бегала от него по Пеликану. Все заканчивалось тем, что под колкими взглядами подруг-неудачниц они весело исчезали из клуба. Видимо, на хату парня.

Шалости Юльки засадили в сердце Вадима незаметное острие ревности. Оно беспокоило тем меньше, чем больше неприятностей доставляла неприступная белокурая Альма.

...Как-то он забыл про Таллинн на полгода: жил в Германии, затем отдыхал в Крыму... В Эстонию вернулся повзрослевшим и хорошо отдохнувшим. Ему было двадцать два. Юльке исполнилось шестнадцать. Еe хлопец успел жениться. Понятно, не на Юльке. Она все реже хохотала, ее движения потеряли резвость, лицо как-то странно опухло.

Однажды, засидевшись в клубе, он почувствовал, что происходит что-то нездоровое: Юлька выпросила у вахтера ключ от запасного туалета и заперлась там.

Не появлялась четверть часа.

Еще столько же.

Вадика заинтриговало: чем может занять себя девка в сортире в течение получаса? Конечно, это не его дело, и все-таки, он нетерпеливо бродил по коридору, уже готовый предложить свои услуги в качестве...

Ну, в любом качестве, что уж там.

Наконец, дверь открылась, и вышла Юлька. Она вылетела прямо на него. Они оба не ожидали столкнуться. Лицо девчонки стало как приклеенное, ей уже явно не требовались никакие услуги. Левой рукой она держала ключ, а в правом кулаке - шприц, пытаясь спрятать его за рукавом рубашки.

Забыв на одну ночь об эстонской мещаночке, Вадим не сомкнул глаз. Перед ним до утра маячила Юлька и прятала в рукаве шприц.

Несколько дней спустя он принял твердое решение расставить все акценты с Альмой - уж больно нелепо развивалась интернациональная любовь. Он заранее предвидел крах, и тем не менее, нанес замужней эстонке визит, протянул через порог семь роскошных алых роз и произнес всего одну фразу:

- Курати лойль миней маа тули перси райск!

- Я твоя дурь больши ни видить! - сказала Альма, хлопнув дверью перед его сломанным носом.

Вадиму вдруг понял, что заученная фраза, скорее всего, несет в себе иной смысл, нежели тот, которому его научили ("я вечно буду твоим, дорогая"). Совершенно разбитый, он поплелся в Пеликан.

В видеозале клуба крутили кино. Из зала поменьше доносились голоса и шум гитары. Вадик зашел. Дым стоял коромыслом. Бутылки портвейна, парни, девицы - все вперемежку - одни пьяные, другие веселые, третьи под кайфом. Но ничего роднее этого во всей Эстонии было не найти.

Юльки он не увидел. Спросил, где она, но никто не ответил.

Ему налили, он выпил, сел на табуретку, прислонился к стене и стал что-то напевать.

Гитара сначала была в руках Валеры. Но парень оказался слишком пьян, чтобы иметь успех: только щипал струны, недоуменно косо их разглядывал, на большее его не хватало. Тогда общество решило передать гитару в более уверенные руки. Валера не возражал. Гитару вручили Вадику.

Он спел "В сон мне желтые огни".

Ему похлопали, добавили вина.

Он начал петь "Балладу о любви", вслед за ней - "Райские яблоки" - о той, кто умела ждать. Потом "Охоту с вертолетов"

После "Охоты" никто не хлопал, все замерли. Тишина была, как при сотворении мира. Валера поднялся, обнял его и поцеловал. Глаза остальных горели.

В ту ночь его заставляли петь "Охоту" три раза. Последние слушатели разошлись в пять утра, их было человек десять.

Он пел "Коней", "Альпинистку", "О вещей Кассандре", о Колоколах и Хрустальном доме. Он перепел все песни, которым, как ни странно, научился не у Высоцкого, а у одного паренька, когда служил в армии. Звали паренька Иосиф Блан, у него была ужасная судьба и великолепный голос. Вадим пел почти как Ося, только втрое громче. Ведь Блан пел трезвый. Ося умел напиваться без вина.

Когда, сверкая очами, в прокуренную комнатуху влетела Юлька с подружкой, Вадим оборвал на полуслове "Баньку по-белому" и начал "Лирическую":

- Здесь лапы у елей дрожат не ветру, здесь птицы щебечут тревожно...

Юлька сказала, что Высоцкого слышно по всему Таллинну, а в зрительном зале тоже: кино никто не смотрит, открыли дверь, - слушают.

Юлька ушла с ним в пять утра. В Таллинне было сыро и прохладно, только-только начинало светать.