«Мы пришли к выводу, что лучшим способом победить «угандизм» является обоснование еврейского народа на земле Израилевой».
Это решение становится не только руководством к действию. Это зарождение идеологии. Мечта вновь овладеть Палестиной может осуществиться только через решительные действия. Принятое решение подразумевает личные обязательства и полный отказ от «вербального» сионизма как пустой говорильни. Этот теплый летний день стал первым воплощением идеи, ставшей смыслом жизни Давида Грина. С этой минуты он хватался за любую возможность доказать, что предпочитает слова делу. Позже он напишет отцу: «Единственно истинным для меня проявлением сионизма является создание еврейских поселений в Палестине; все остальное — не что иное, как ложь, болтовня и пустая трата времени».
Столь же серьезно молодые люди разрабатывают порядок своего отъезда на Землю Обетованную. Шломо Земах отправится туда первым, изучит местность и вернется в Плоньск. Но тут возникает некое затруднение сентиментального характера: юный Шломо влюблен в красавицу, сестру Самуила, и хочет увезти ее с собой в Палестину. Тогда все трое решают, что он сперва подготовит почву для приезда девушки, а затем вернется в Плоньск, чтобы с помощью Самуила и Давида сбежать вместе со своей возлюбленной. Таким образом, все четверо прибудут на Землю Обетованную.
Давид уедет последним. Торопиться не следует, говорит он, ведь Палестине нужны строители, и он не сдвинется с места до тех пор, пока не получит диплом инженера. Для этого тем же летом он отправится в Варшаву, где будет готовиться к вступительным экзаменам в технический колледж. Однако всю осень, а затем и зиму он проводит в Плоньске, избегая прямых ответов на многочисленные вопросы друзей и тщательно скрывая подлинную причину своей задержки в городе. Он влюбился.
Никто не знает о его тайне, но когда Земах и Фукс слышат его лирические стихи об «источнике жизни, надежде и вере, смысле существования и душе моей души», все становится понятным. Секрет почти раскрыт, но Давид категорически отказывается назвать имя своей избранницы и признать, что сгорает от любви. Только через год он напишет Самуилу Фуксу:
«Я всегда хотел открыть кому-нибудь свое сердце, но какая-то таинственная сила удерживала меня, зажимая мне рот… Да, я любил, и ты знаешь это, но даже ты не можешь представить себе всю силу этой любви… это было как извержение вулкана, сердце мое сгорало в огненной лаве безумной любви. Все мои стихи были лишь бледной тенью этого чувства… Внезапно сомнение охватило меня… действительно ли я люблю? Эта неуверенность не давала мне спать. В то же время, бывали моменты, когда я просто не мог поверить, что в моем сердце нашлось место для этой страсти. Но любовь еще жила во мне. Постепенно я стал осознавать, что не люблю ее… в глубине души я по-прежнему испытывал это глубокое чувство, но не к ней. (Даже сегодня я не знаю, перестал ли я любить ее или просто никогда не любил…) Это случилось в середине зимы. Раньше я чувствовал себя безгранично счастливым, но вдруг стал несчастлив… Я очень страдал, раскаяние и угрызения совести терзали меня, ночами напролет я плакал, сидя в кровати… Оставаться в Плоньске я не мог. Это и было одной из причин, задержавших мой отъезд в Варшаву. До начала зимы любовь удерживала меня в Плоньске. Но все уже в прошлом… Иногда еще сейчас любовь как молния вспыхивает в моем сердце, и этот жар становится невыносимым — особенно в моменты, когда я один и воспоминания возвращаются из дальнего далека… Но через минуту все гаснет… Неужели сердце мое очерствело и превратилось в камень? Кто сумеет проникнуть в тайны души?..».
Таков семнадцатилетний Давид Грин: чувствительный юноша, пораженный стрелой любви в самое сердце, плачущий по ночам от первой душевной травмы; мальчик, который пишет стихи о любимой девушке и откладывает на потом осуществление своих замыслов только для того, чтобы остаться с ней. В том же письме он пытается вернуться к своему, несомненно, искреннему признанию:
«Утро вечера мудренее» — гласит русская пословица. И это верно. Все, написанное вчера вечером, заставляет меня сегодня презирать самого себя. Что за стиль, сентиментальный до абсурда! Я готов переписать письмо заново и только моя чудовищная лень и отсутствие времени удерживают меня от этого».
С разбитым сердцем (что, однако, не помешает ему впоследствии напрочь забыть имя возлюбленной) Давид покидает Плоньск и едет в Варшаву. Полтора года, проведенные в старой польской столице, похоже, были отмечены долгими и трудными испытаниями. В большом городе он чувствует себя подавленным, одиноким, оторванным ото всех. Союз друзей, которые остались в Плоньске, распался. Неожиданный отъезд Самуила Фукса, уезжавшего, вопреки всем планам, не в Палестину, а в Англию, становится первым большим ударом. Разлука с другом, которого он любил «как старшего брата», глубоко огорчает Давида.
В Варшаве Давид живет у родственников. Он быстро замечает, что они нуждаются в деньгах и что косвенно он является тому причиной. В это же время он узнает, что дела отца резко пошатнулись, и дает себе слово не обращаться к нему за помощью. К счастью, ему удается устроиться учителем на неполный рабочий день, и вскоре его финансовое положение начинает понемногу улучшаться. Чтобы не чувствовать одиночества, он вместе с другом снимает комнату, но не может обрести душевный покой и часто пребывает в подавленном состоянии. Он был готов к возможным трудностям, приехав в Варшаву, чтобы учиться, но как же трудно еврейскому мальчику поступить в русское учебное заведение, особенно с учетом всех ограничений, которые царское правительство предусматривает для евреев! Тогда он решает продолжать учебу в технической школе, основанной, известным филантропом Вавельбергом специально для еврейской молодежи. Чтобы сдать вступительные экзамены, он берет частные уроки русского языка, физики и математики, но в 1904 году в школу начинают принимать только лиц со средним образованием, и мечта Давида рушится.
Он все еще ищет свой путь в жизни, когда узнает трагическую весть: умер Теодор Герцль. От отчаяния исчезает уверенность:
«Будущее еврейского движения и нашего народа вызывает у меня горькие и грустные мысли, — пишет он другу. — Сомнения и неуверенность истощают мои силы, в душе моей нарастает отчаянье — холодное и ужасное как смерть. Удастся ли восстановить мою чистую и сильную веру так, чтобы не осталось в ней и следа сомнений или безнадежности?».
Он совсем один, его никто не ободрит, у него нет никого, к кому бы он мог обратиться за моральной поддержкой. И именно в этот критический момент в жизни Давида вновь возникает Шломо Земах, юный мечтатель из Плоньска, и предлагает ему идти одним путем. Этому примеру последуют и многие другие.
25 ноября 1904 года Давид возвращается в Плоньск. На сорок восемь часов. Едва приехав, он тайно встречается со Шломо, и друзья решают, что при первой же возможности Давид уедет в Палестину. 12 декабря, отправившись по поручению отца в банк за получением чека на 580 рублей, Шломо берет деньги и вместе с ними бежит в Варшаву, где его ждет Давид.
За один день все было готово к отъезду на Землю Обетованную. Опасаясь, как бы отец не разыскал его и не вынудил вернуться, Шломо скрывается у одного из своих товарищей. Эта предосторожность оказалась весьма своевременной: в тот же вечер отец Шломо пришел к Давиду. «[Вернувшись домой], я застал его сидящим в нашей комнате, — пишет он Фуксу на следующий день. — Он заговорил со мной спокойно, не проявляя эмоций. Можешь представить себе нашу беседу! Я заверил его, что Шломо уже уехал. Не знаю, поверил он мне или нет, но больше не приходил и, вероятно, вернулся в Плоньск».
13 декабря Шломо Земах покидает Варшаву и несколько недель спустя приезжает в Палестину. Дрожа от возбуждения, Шломо Леви, другой товарищ Давида, вихрем влетел в еврейскую школу и прочел только что полученную от беглеца открытку: