И последний вопрос: как вы относитесь к фактическому запрету — во всяком случае для друзей — на официальную биографию Бродского на следующие полвека[29]?

Я, наверное, не тот человек, который имеет право отвечать на этот вопрос. Я уже нахулиганил по этому поводу с перепиской с Довлатовым, нарушил законы какие-то, оказывается. Я надеюсь, что этот запрет будет нарушен. Как я сказал уже, люди большого художественного дара совершают путешествия в мире духа, и скрывать от нас их путешествия — это все равно, как если бы мы скрыли результаты путешествия Колумба, Магеллана, Марко Поло, Амундсена. Все критерии, которые выдвигаются здесь… Получается, что мы больше уважаем частную жизнь отдельных людей, чем волнующие и важные, и безумно нужные нашей душе плавания в такие дали, в которые у нас у самих не хватит духу поплыть. Я за то, чтобы мы знали об этих плаваниях. А то, что несколько человек будут задеты, огорчены открывающимися подробностями, комментариями… Мир литературы заполнен таким количеством клеветы, намеренной, целеустремленной, что этот пуризм — а вот мы вот здесь в этом месте останемся абсолютно чистыми — он невыполним, он иллюзорен, и он просто оставляет поле нечестным и лживым интерпретаторам и биографам.

ГЕНРИХ ШТЕЙНБЕРГ[30], 2 СЕНТЯБРЯ 2004, МОСКВА

Вы старый друг Иосифа Александровича, и ваши воспоминания очень ценны для читателей его поэзии. Когда вы впервые встретились с Бродским?

Иосифа я встретил в первый раз, наверное, в 1958 году, может быть, в 1959-м на так называемом турнире поэтов во Дворце культуры им. Горького. Он выступил со стихотворением "Еврейское кладбище". Надо сказать, что я это запомнил, но особого внимания на Иосифа как на поэта тогда не обратил.

И даже его манера чтения вас не удивила?

Да нет, пожалуй, немного удивила, но не более того. Все-таки в основном я следил за текстом, за звучанием, а не за авторской манерой выступления.

А когда вас удивили его тексты?

Я обратил внимание на его стихи году в 1961-м или в 1962-м. До этого я к Иосифу относился как к знакомому моего друга Жени Рейна. В то время в Ленинграде существовали очень интересные поэты: Рейн, Горбовский, в Ленинградском горном институте у Глеба Семенова было замечательное литобъединение — Володя Британишский, Александр Городницкий, Леонид Агеев, Олег Тарутин, Лена Кумпан — геофизики, геологи — товарищи мои по факультету и замечательные друзья — Виктор Соснора, вернувшийся из армии, и Саша Кушнер из института Герцена. Им было по двадцать — двадцать пять или больше, а Иосифу еще не было и восемнадцати. Про них уже можно было сказать: поэты, тогда как Иосиф только начинал, а начинающих было много.

В 1961 году, когда вы его начали ценить, как к вам его стихи доходили?

Я на Камчатку уехал в 1960-м, но появлялся в Ленинграде каждый год несколько раз и встречался со своими друзьями. Женя Рейн был моим самым большим другом, с военного детства, как и Андрей Битов. Года с 1954—55-го знал и друзей Жени: Толю Наймана и Диму Бобышева, они учились вместе с Женей в Технологическом, знал и Володю Уфлянда и, конечно, университетских ребят: Леву Лифшица (Лосева), Леню Виноградова, Мишу Еремина, Илью Фонякова, Леву Куклина.

А сами вы стихи не пописывали?

Нет, я стихов не писал, если не считать наше с Рейном сотрудничество в "Вечернем Ленинграде", в разделе "На острие пера", где мы, "джентльмены в поисках десятки", пописывали фельетончики, иногда рифмованные. Но это же не стихи, не поэзия.

Вы упомянули, что в вашем доме часто встречались поэты и писатели. Скажите пару слов об этих собраниях.

Встречались часто у меня, потому что жил я в роскошной — по тем временам — большой трехкомнатной квартире, в центре города, на Пушкинской улице, дом № 9, по счету пятый от Невского, рядом с памятником Пушкину. Отец мой до войны был архитектором, в войну строил в Ленинграде аэродромы, вернее, временные посадочные площадки, а после войны аэропорты; он хорошо знал литературу. Собственно говоря, для меня и поэзия-то началась, когда, приехав из эвакуации и зная, что и положено знать к десяти годам: Пушкина, Лермонтова, Ершова, Некрасова, у отца в библиотеке нашел том Багрицкого.

А Заболоцкого там не было?

Нет, Заболоцкий был позже; для десяти лет "Столбцы", пожалуй, рановато. Для меня, как, впрочем, и для Рейна, поэзия началась с Багрицкого, вот с этого тома. Собирались у нас очень часто. Началось это в 1954—55-м. Отец с большой любовью относился к молодежи, он и сам был очень красивый и молодой, чуть за сорок. И брат, Саша, учился в Политехническом и тоже интересовался литературой.

А Иосиф бывал в вашем доме?

Иосиф бывал, но вообще заходил на Пушкинскую не часто, иногда с Женей Рейном. Обычно мы встречались у него. Для встречи вдвоем там, в доме, что на углу Литейного и Пестеля, было очень удобно. А поскольку в Ленинград я прилетал хоть и часто, но на две-три недели, то ждать, как теперь говорят, тусовки, времени не было: я звонил Иосифу, и мы договаривались о встрече, обычно через день-два. И встречались у него; почти всегда это были встречи вдвоем, с откровенным разговором обо всем, за кофе, бутылкой вина.

— Он уже тогда отделил для себя полкомнаты?

Да-да. Уже у него этот ящик, эта каюта существовала.

И родители его никак не мешали вам?

Нет, никак не мешали, их как бы и не было: в этой маленькой комнате было два входа — из гостиной и из коридора коммунальной квартиры, откуда мы обычно и заходили. Иногда, просидев вечер, я уходил не увидев никого, кроме Иосифа. С Александром Ивановичем познакомился в начале шестидесятых, а с Марией Моисеевной значительно позже, года за три-четыре до отъезда Иосифа.

Расскажите, пожалуйста, Иосиф был приглашен вами или сам захотел участвовать в геологических экспедициях?

Иосиф начал работать в геологических экспедициях в конце пятидесятых[31], а зимой 61-го года он пришел ко мне. У меня была уже некая известность, популярность в советской прессе; над этим Битов потом не без юмора поиздевался в "Путешествии к другу детства"… Случился тогда в те времена эпизод, из которого сделали сенсацию: спуск в кратер действующего вулкана. Об этом в газетах, журналах написано было много, и кинохроника снимала, и на телевидении я выступал… А Иосиф пришел и попросил взять его в экспедицию на вулканы. В 1961 году я его не взял, сказал: "Иосиф, ты в прошлом году из Дальневосточной экспедиции в середине сезона удрал, а мне нужны надежные рабочие". Не взял.

А в 1961 году он сам к вам пришел или его кто-то рекомендовал?

Сам пришел. Он знал, что в 1957 году, когда был в Технологическом институте разгром газеты "Культура", Женю Рейна выгнали из института и сразу же после исключения должны были забрать в армию, а я устроил его на Камчатку, в экспедицию 11-го района, где работал на практике в 1956— 57-м году. Вероятно, если бы Рейн попросил за него, я бы взял, а так для меня по тем временам Иосиф был просто знакомым, ничем не примечательным.

Так был ли случай, когда вы его взяли к себе?

Нет, была длинная история, как я пытался его взять в 1966-м, в 1967-м, в 1968-м годах. Сначала пробовал принять его в свою экспедицию на полевой сезон стандартным, легальным порядком. Как, например, два сезона работал у меня Глеб Горбовский. Работал в идеальных для поэта условиях: сидел один на тихой сейсмической станции, под вулканом, все лето писал стихи, раз в сутки менял сейсмограмму и выходил на связь, сообщая, что на станции все нормально. Природа, горячие источники, вулканы… Но в 1966-м и 1967-м Иосифу не дали пропуск на Камчатку: тогда это была погранзона. В 1968 году мы "пошли другим путем". Все документы и вызов оформил я на Мишу Мейлаха: в те времена билет на самолет продавали без паспорта и при посадке на самолет документы не спрашивали: билет есть и вперед. Решили, что Иосиф полетит с билетом на имя Миши Мейлаха, а в Петропавловске, где проверка документов, я его встречу, а с милицией, пограничниками договорюсь, поскольку был начальником экспедиции и человеком достаточно известным. В июне или в июле, получив телеграмму с датой прилета Иосифа на Камчатку, я на экспедиционном "Ан-2", с которого вел контроль за состоянием вулканов, прилетел в Елизово, на военный аэродром, где лайнеры садились. Связался с лайнером, сказал, что на борту у них находится Михаил Мейлах, которого ждет наш "Ан-2", и чтоб его на проверку выпустили первым, не задерживая наш вылет. Лайнер садится, заруливает на стоянку, подкатывают трап, и вместе с нарядом милиции иду я встречать Иосифа. Открывается дверь, и на трап выходит… Миша Мейлах. Оказывается в последний момент Иосиф решил, что за ним следят, его подловят, раскрутят дело о нарушении пограничного режима, и не полетел. Так что его поездка на Камчатку не состоялась.