– Но как такое могло случиться?

– Не ведаю, матушка. Вы же знаете, как я слежу за ней. Все началось месяц назад. Тогда на святой берцовой кости я заметила несколько грязно-белых крупинок. Сначала я решила, что это пыль, попавшая в реликварий, несмотря на фермуары. Разумеется, я тщательно протерла берцовую кость. Но через неделю все повторилось. С тех пор я не спускаю глаз со святой реликвии. Я все время меняю саше с палочками красного можжевельника[60] и мирта, которые защищают реликвию от насекомых. Но, матушка, не знаю, как вам в этом признаться, однако… эти крупинки исходят от самой кости. Она разлагается.

– Боже милосердный! – простонала аббатиса, прикрывая рот рукой. – Что же делать?

– Не знаю. Я подумала, что одна из ваших целебных настоек могла бы…

– Насколько мне известно, нет никаких средств для борьбы с… разложением костей святых. Пойдемте, дочь моя. Я хочу все увидеть собственными глазами.

Волосы Матильды де Суарси, которую мадам де Нейра переименовала в Матильду д’Онжеваль, чтобы избежать ненужных расспросов, были перевиты бледно-голубыми лентами и элегантно скручены у висков. Девочка, одетая в домашнее платье из тяжелого фиолетового шелка, с восхищением смотрела на вазочку, наполненную желто-оранжевыми зернышками и коринками.

– Что это, мадам? – спросила она у мадам де Нейра, смотревшей на нее с заговорщической улыбкой на губах.

– Рис,[61] моя дорогая. Сваренный в молоке, приправленном шафраном и медом.

– Рис?

– Отведайте. Это очень вкусно, гораздо вкуснее полбы, если хотите знать мое мнение. Разорительная прихоть, но ведь мы достойны лучшего, не так ли?

Ответом ей стал довольный вздох. Девочка погрузила свою серебряную ложку в вазочку под ястребиным взглядом мадам де Нейра, уже объяснившей девочке, что манера держаться за столом выдает ее происхождение яснее, чем манера говорить. Од ненавязчиво преподносила Матильде уроки жизни. Тем не менее она была вынуждена признать, что Аньес де Суарси выполнила материнский долг, умело воспитав эту непокорную и капризную девчонку. Матильда держалась прямо, прекрасно разбиралась в сложных правилах приветствий и реверансов, умела в надлежащие моменты опускать взор и, за неимением ума, витиевато изъясняться.

Матильда поднесла палец к зубам, чтобы вытащить застрявший рис. Од немедленно встрепенулась:

– Полно, мадемуазель! Что за солдафонская манера!

– Я часто видела, как мой дядюшка де Ларне поступал именно так.

Од нахмурила свои прекрасные светлые брови и спросила с нескрываемой иронией:

– А чему я вас учила?

Матильда прыснула, прикрыв рот рукой.

– Всегда помните о достойном произведении мсье де Сен-Виктора,[62] который ясно указывал, что надо есть не пальцами, а ложкой, что руки надо вытирать не об одежду, а салфеткой, предназначенной в первую очередь для того, чтобы мы могли очищать свои пальцы от жира, что нельзя снова класть на общие блюда недоеденные куски и уж тем более остатки пищи, застрявшие между зубами. Дорогая моя, я вам уже говорила, но повторение никогда не бывает лишним: существует три вида женщин. Дамы благородного происхождения с богатым наследством, которым неведомы житейские тяготы. Бедные женщины, покорные уготованной им участи, пусть даже они обладают высокими душевными качествами и наделены умом. Такие женщины в худшем случае становятся проститутками и заканчивают свои дни в лупанарии,[63] в лучшем случае – в монастыре. Лисы[64] же, другая разновидность бедных женщин, никогда и никому не покоряются.

– Так мы принадлежим к породе лис, мадам?

– А какая женщина, наделенная здравым умом, захочет закончить свои дни общедоступной шлюхой или лягушкой в баптистерии? Однако положение лисы требует больших усилий и постоянной бдительности. Лисе необходимо развивать и совершенствовать свои достоинства.

– Какие?

– Искусство лгать, обманывать, надувать. Искусство хранить тайны, поскольку вы, даже загнанная в угол, никогда не должны раскрывать свои секреты, особенно в том случае, когда хотите выведать чужие. Иные назвали бы эту нравственную независимость, это презрение к правилам, установленным другими, цинизмом.[65] И они не ошиблись бы. Одним словом, все, что в итоге делает вас свободной, вольной распоряжаться собой по собственному усмотрению. Тем не менее осторожность, ясность ума должны оставаться нашей самой великой тайной и главной силой. Никто не должен раскусить нас. А вот нам следует заставить всех поверить, что мы слепо следуем общепризнанным правилам, что не потерпим ни малейшего пренебрежения добрыми нравами и тем более учением Церкви. Понимаете?

– Разумеется, я все понимаю. Значит, необходимо стать мистификатором.

– Вот именно! Какой чудесный вывод вы сделали! До чего же вы проницательная, моя дорогая Матильда!

– Я думаю… Нет, я знаю, что я создана для этого.

«Впрочем, я сомневаюсь, что ты достаточно хитра и изворотлива», – подумала Од, но вслух сказала:

– Я в этом уверена. И я помогу вам…

Од сделала вид, будто колеблется, хотя на самом деле вот уже несколько дней сгорала от нетерпения. Она хотела как можно скорее заговорить о том, что лежало у нее на сердце.

– Дорогая моя… вы довольны моими молодцами, теми, из Шампани?

– Ах, мадам, я каждый день воздаю хвалу Господу за то, что встретила вас на своем пути. Как я вам уже говорила, это… похищение оказалось таким легким делом, что можно было бы посмеяться, если бы я не боялась столь сильно, что ничего не получится. Один из них схватил меня вместе с моей жалкой поклажей словно перышко и поднял вверх. Второй, сидевший на крепостной стене, подтянул меня за руки, потом перевязал крепким кожаным поясом с кольцом, к которому была прикреплена веревка. Он осторожно спустил меня на землю, а третий снял с меня эту сбрую. Меня уже ждала двуколка. Через несколько дней я под надежной охраной приехала в Шартр. Своим освобождением я полностью обязана вам.

– Как я рада, что положила конец вашим страданиям! Разумеется, дело было опасным. Но мою решимость можно было сравнить лишь с чувством сострадания к вам.

Матильда отпила глоток теплого персикового вина, сдобренного медом. Од с трудом сдерживала нетерпение. Эта глупая гусыня все еще не понимала, чего от нее хотела Од. Теперь надо было отбросить все уловки и говорить начистоту.

– Вы помните нашу первую встречу в ужасной приемной женского аббатства Аржансоля в августе?

– Мадам, каждое ваше слово, каждый ваш жест навсегда врезался в мою память, – ответила Матильда с легкой грустью в голосе. – Как вы можете в этом сомневаться, вы, ангел моего спасения?

– Очень любезно с вашей стороны. Мне очень жаль, но я должна напомнить о вашем обещании. Честь лис, хотя и немного условная, – одна из самых требовательных.

Наконец-то искорка понимания зажглась в томном взгляде карих глаз, внимательно смотревших на Од.

– Вознаграждение, – выдохнула девочка.

– Скажем… обмен. Это слово… не так шокирует.

– Вы заверяли меня, что оно будет соразмерным и не оскорбительным для меня.

– Именно так. Я никогда не отказывалась от своих слов, поэтому и не бросаю их на ветер. Хочу сказать вам со всей грубой откровенностью, за которую умоляю простить меня: обмен будет состоять в следующем. Ваше будущее в обмен на будущее вашей матери, мадам Аньес.

Лицо Матильды вытянулось от удивления. С тех пор как она поселилась на втором этаже роскошного особняка на улице Сент-Амур, она приготовилась ко многим требованиям, но только не к такому. Постепенно удивление сменилось любопытством. Она потупила взор, но недостаточно быстро, и Од прочитала в глазах девочки нехорошее ликование.