– Значит, если я перестану верить в их силу, я избавлюсь от недомогания и всевозрастающей усталости?

– Возможно, нет. Но не забывайте: я всегда рядом с вами.

Аньес грустно улыбнулась и вышла.

Сжав зубы, Жозеф долго смотрел на черный комок. В его голове лихорадочно проносились мысли. Наконец, осталась одна, такая чудовищная, такая страшная мысль, что он решил немного повременить. Его ошибка могла стать для графини роковой.

Артюс д’Отон и Монж де Брине выехали верхом на рассвете, чтобы добраться до Алансона незадолго до девятого часа. В дороге они один раз остановились, чтобы напоить лошадей и самим выпить по кубку сидра и вина. Было так приятно отделаться от пыли, забившейся им в рот. От изнурительной скачки и нервозности всадника, которую Ожье ощущал, когда тот пришпоривал его, вороной жеребец графа стал раздражительным. Когда они добрались до таверны «Запряженная телка», где рассчитывали переночевать, жеребец, тяжело дыша, недовольно зафыркал, едва Артюс соскочил на землю.

– Тише, мой красавец, – успокоил коня всадник, гладя его по шее. – Мы приехали и теперь будем наслаждаться заслуженным отдыхом… Тише.

Папаша Телка, настолько заплывший жиром, что стал почти квадратным, бросился к ним, склоняясь в почтительном поклоне так низко, насколько позволял огромный живот. Хозяина таверны просто распирало от гордости. Ведь не каждый день он принимал двух столь знатных особ. Мамаша Телка оказалась совершенно права, когда уговорила его потратить несколько денье, чтобы улучшить внутреннее убранство таверны. Комнаты, хотя и не роскошные, были весьма опрятными и нарядными, словом, достойными принимать высокородных гостей. Он должен был признать, что мамаша Телка умела преподнести себя. Она была бесконечно рада, что теперь их посетителями стали нотариусы и знахари, вытеснившие этих горлопанов колбасников.[78] Она обращалась к посетителям, подбирая изысканные, даже галантные выражения, хотя порой путала значения слов, услышанных в разговорах галантерейщиков[79] или судейских. Сначала у папаши Телки были сомнения относительно намерения супруги «повысить их статус», как она выражалась. Конечно, уважение соседей имело для них значение, но все же не такое, как звонкие монеты, которые он пересчитывал вечером, закрыв таверну. Колбасники были горячими ребятами и забавлялись, словно дети. Провернув хорошенькое дельце, они охотно шли в таверну, где порой напивались до потери сознания. Одним словом, стаканчики быстро выстраивались в ряд, к великому удовлетворению хозяина. Мамаша Телка деликатно намекнула: действительно, колбасники с энтузиазмом опустошают глиняные кувшины. Но чуланы и кухни, не говоря уже о лотках самих колбасников, битком набиты провизией, и у них нет никакой необходимости питаться вне дома. А вот их будущие завсегдатаи в силу занимаемой должности будут вынуждены столоваться в таверне, тем более что иногда им требуется скрыться от любопытных глаз для конфиденциального разговора. Именно это и собиралась предложить им мамаша Телка. Будущее показало, что она была права.

– Монсеньоры… монсеньоры… ваши комнаты вас ждут. В них вы найдете лохань с душистой водой, чтобы освежиться после долгой дороги. Затем вы сможете поужинать. Ваш гонец сообщил нам, что вы намерены провести у нас два-три дня, что делает огромную честь нашему заведению.

– Возможно, мне придется пробыть здесь чуть дольше, – поправил его граф д’Отон. – Что касается моего бальи, ой уедет послезавтра. Проследи, чтобы его лошадь была готова. А сейчас пусть твой подручный отведет лошадей в конюшни. С ними нужно обращаться ласково. Они очень норовистые.

– Всегда к вашим услугам, мессир, – ответил хозяин таверны, наклоняясь еще ниже.

Выпрямившись, он завопил:

– Эй! Лентяй! Где ты прячешься?

Появился мальчик лет десяти, худой как вобла, с синяками под глазами. Папаша Телка запел свою любимую песню, как это он всегда делал в присутствии посетителей:

– Ты, как всегда, спишь! Если бы не жалость, скажу я вам!.. Он ест за четверых, готовый вырвать у вас изо рта кусок хлеба, и бездельничает, как ящерица на солнце! Пошевеливайся, негодник… Или мне надо тебе уши надрать, чтобы ты соизволил заняться лошадьми сеньоров?

Папаша Телка немного расстроился, увидев суровое лицо самого важного из двух посетителей. Обычно его тираду, тысячи раз перепетую на все лады, встречала одобрительная улыбка, порой реплика: «Палочных ударов, вот чего он заслуживает» или «На черствый хлеб и воду, это послужит ему хорошим уроком». Но вместо этого Артюс пристально смотрел на мальчика, приближавшегося к Ожье. Граф был готов вмешаться, если его норовистый жеребец заартачится. Немногие могли подходить к Ожье, не опасаясь его враждебной реакции. А вот Аньес могла. Она садилась на Ожье без тени страха. Но Аньес была другой. Мысль о супруге совершила обычное чудо: граф успокоился.

Мальчик протянул руку к вороному жеребцу и погладил раздувающиеся ноздри, белые от пены. Ожье зафырчал, не проявляя ни малейшей агрессии. Более того, он наклонил голову, и мальчик погладил его по лбу. Затем он взял жеребца за вожжи и повел его в конюшню. Ожье послушно последовал за ним.

– Мальчик… – остановил его Артюс д’Отон, опуская серебряный денье в карман куртки из толстого серого шелка. – Это тебе от моего доблестного четвероногого спутника, который редко бывает покладистым.

Повернувшись к хозяину таверны, граф, пристально глядя на него, повторил:

– Я ясно сказал: это ему. Ты нанесешь мне смертельную обиду, если не поймешь этого.

– Какое великодушие! – воскликнул папаша Телка, чувствовавший непреодолимое желание забрать деньги, едва граф удалится. – Все же он этого не заслуживает.

– Я думаю иначе, – возразил Артюс д’Отон тоном, не терпящим возражений.

Монж де Брине хранил молчание во время их трапезы в просторном зале таверны, стены которой были недавно покрыты известкой, чтобы скрыть потеки, оставленные коптящими факелами. Он даже не дотронулся до куриного рагу и бобового пюре. Зато он залпом выпил четыре кубка вина, что в принципе было несвойственно этому человеку, ведущему трезвый образ жизни. Хозяин таверны суетился вокруг них, то и дело склоняясь в низком поклоне, спрашивал, довольны ли они. Поэтому Артюс д’Отон говорил намеками, пытаясь вновь успокоить своего бальи относительно исхода судебного процесса. Когда папаша Телка подал десерт, пирог с яблоками и изюмом, Артюс с раздражением сказал:

– Черт возьми, Брине! Я битый час сюсюкаю с вами как с дитем малым, уговариваю, как старуху, а ведь меня, а не вас, заманили в ловушку, о которой вы мне постоянно твердите.

– Понимаю, – согласился бальи, – я презираю себя зато, что доставляю вам лишние неприятности. Просто я так корю себя за собственную беспомощность… Черт возьми! Я предпочел бы сразиться одновременно с несколькими подлыми мерзавцами!

– В большинстве случаев речь идет о подлых мерзавцах в судейских мантиях и рясах. И хотя вы виртуозно владеете шпагой, вам не по силам справиться с этой породой.

– Вы уверены, монсеньор, что я не могу вас сопровождать? Я имею честь быть рядом с вами, служить вам верой и правдой много лет, и поэтому судьи могли бы заслушать мое свидетельство.

– Исключено, Брине. Во-первых, они не засчитают ваше свидетельство именно потому, что вы мне служите. Во-вторых, я опасаюсь, что судьи могут проявить к вам более пристальный интерес. Если случится, что… Вы единственный, к кому я питаю достаточно уважения, чтобы доверить будущее моей супруги и моего сына.

Потупив взор, потрясенный Монж де Брине покачал головой. Артюс д’Отон встал, стряхивая пыль с парчового камзола.

– До скорой встречи, друг мой. Молитесь за меня.

Брине снова покачал головой, опасаясь, что дрожь в голосе выдаст эмоции, от которых слова застревали в горле.