Почему? Порой у него возникала смутная тревога. Эду казалось, что Господь нарочно хранил Аньес и хотел наказать его только за то, что он появился на свет. Господь словно предупреждал Эда, что все дальнейшее превратится в еще худший кошмар.

Его пьяный двойник в высоком граненом зеркале выдержал его взгляд. И в этом взгляде он почувствовал страх.

Кулак сам собой взлетел в воздух и опустился на зеркало. По всей его длине прошла широкая трещина. Но Эд ее не видел. Улыбаясь, он внимательно смотрел на кровь, медленно текшую из ран на его ладони.

Когда вошел сеньор инквизитор Жак дю Пилэ, Аньян стремительно встал. Он потупил взор, уставившись в дневник следствия, настолько его смущал взгляд этих светло-голубых глаз. У Аньяна возникло ощущение, что этот взгляд проникает в глубины разума и читает самые сокровенные мысли.

– Вы закончили редактировать записи, Аньян?

– Да. Э-э… Что касается дополнительного расследования относительно обручального кольца монсеньора д’Отона… Гонец привез семь свидетельств. Все они совпадают и подтверждают, что граф действительно не носил его с момента смерти первой супруги. Одно из свидетельств принадлежит епископу Отона. Нужно ли снова позвать мэтра Рише и наших братьев Робера Анселена и Фулька де Шанда для проведения второго дознания?

Жак дю Пилэ посмотрел на Аньяна со странной улыбкой на губах и медоточивым голосом произнес:

– Пока еще не время.

– Мы ждем новых свидетельств? – продолжал Аньян, подумав, что проявляет слишком опасную смелость.

– Не обязательно. Скажем так… Я советуюсь со своей душой, чтобы вынести как можно более безукоризненное суждение.

– А…

Жак дю Пилэ направился к двери. Но прежде чем выйти, он остановился и спокойно проговорил:

– Вы служите прекрасным доказательством милосердия и искренности нашей инквизиции. Какое участие вы принимаете в судьбе монсеньора д’Отона!

Спина Аньяна покрылась ледяным потом. Он потерял осторожность. Если у сеньора инквизитора закралось хоть малейшее подозрение о сговоре между ним и Артюсом д’Отоном… Аньян предпочитал даже не думать, что его ожидает в таком случае.

Однако не это заботило Жака дю Пилэ, когда он закрывал дверь маленького кабинета секретаря. Сколько еще должен продолжаться этот маскарад, чтобы Рим получил удовлетворение и успокоился?

А сейчас Жаку дю Пилэ предстояло спуститься в подвалы Дома инквизиции, как он это уже не раз делал. Подлая игра заключалась в том, чтобы убедить монсеньора д’Отона, будто его судьи ждут, пока в их распоряжении окажутся все документы, необходимые для следствия.

Жака дю Пилэ охватило чувство смутного стыда. Несмотря на усердие, с которым он преследовал еретиков, нечестивцев, колдунов и ведьм, несмотря на свою неподкупную строгость, сеньор инквизитор прибегал к высшей мере наказания лишь в исключительных случаях.[93] Его миссия заключалась в том, чтобы возвращать заблудшие души в лоно Господа, изобличать обвиняемых в их прегрешениях, просвещать их о совершенных ошибках. Бесчисленное множество раз он приговаривал к покаянию, к паломничеству босиком, публичному бичеванию, но смерть всегда казалась ему божественным провидением и тем, что неподвластно человеку.

Гонорий Бенедетти вытер пот, выступивший на лбу. Затем с отвращением посмотрел на влажные пальцы.

Бартоломео терпеливо ждал вердикта прелата. Он только что признался, что не сумел собрать необходимые сведения. Неужели камерленго усмотрит в этом поражение? Как ни странно, молодой доминиканец, уверенный в грозной власти архиепископа, не испытывал в его присутствии никакого страха. После нескольких месяцев общения с Бенедетти он пришел к убеждению, что в своих поступках, даже самых жестоких, камерленго не руководствовался чувством злости.

Наконец Гонорий Бенедетти сказал с досадой в голосе:

– Да, незадача. Сотни шпионов ищут этого юного слугу, Клемана, ускользающего от нас, как песок сквозь пальцы. Нет, хуже. Мы не нашли даже его следа. И Сульпиций де Брабеф, этот нищий монах, тоже испарился. Черт бы побрал злой рок, преследующий нас! Мы непременно должны заполучить трактат Валломброзо или хотя бы его черновик.

– Иными словами, ваше святейшество, после исчезновения из Валломброзо брат Сульпиций не нашел пристанища в другом монастыре, даже под фальшивым именем. К тому же он не обращался за помощью к своим родным, по крайней мере к тем, с которыми общались наши шпионы. К великому отчаянию матери Брабефа, родные о нем ничего не слышали.

– Значит, он живет в светском обществе, – сделал вывод камерленго. – А это все равно, что искать иголку в стоге сена.

– Не обязательно, осмелюсь возразить вам. Как и вы, я полагаю, что Брабеф живет среди мирян. А поскольку у него за душой абсолютно ничего нет, он не смог бы выжить, если бы не занялся каким-либо ремеслом. Я вспомнил об одной подробности, которую сообщил мне в разговоре настоятель монастыря Валломброзо. Отец Элигий поведал, что Сульпиций де Брабеф был не только талантливым математиком, но и искусным музыкантом. Значит, лютня[94] и симфония[95] не таили от него своих секретов, и он прекрасно играл на них.

– Неужели он стал менестрелем? Эти люди бродят по дорогам, из замка в мануарий. Никогда не знаешь, где они находятся.

– Возможно. Однако я в этом сомневаюсь, ваше святейшество. Судя по описанию Брабефа, он не отличается отвагой или предприимчивостью, то есть качествами, необходимыми для трувера. Мне его характеризовали как робкого, весьма скромного молодого человека. Я полагаю, что он стал лютнистом в большом городе. Подумайте сами. Где, как не в большом городе, можно остаться незамеченным?

Гонорий Бенедетти приподнялся, опершись локтями о массивный стол. Несколько мгновений он напряженно вглядывался в лицо молодого доминиканца.

– Бартоломео, я не ошибся, поверив в ваши способности. Инстинкт мне подсказывает, что вы совершенно правы. Нельзя терять ни секунды. Пусть наши шпионы как можно быстрее обойдут всех мастеров, изготавливающих или чинящих музыкальные инструменты в больших городах. Начните с тех, в которых находятся Дома инквизиции. Они нам помогут, и ваша задача упростится. Я напишу вам рекомендательное письмо. У вас есть описание Брабефа. Не думаю, что за эти годы он сильно изменился. Если вы правы, наши ищейки быстро найдут его.

Несмотря на манто, подбитое мехом соболя,[96] и надвинутый почти на глаза капюшон, мадам де Нейра дрожала от холода. Вдалеке, за каштанами мерцал огонек, и оттуда доносилось протяжное пение, изредка прерываемое пронзительным женским криком.

Од де Нейра прогнала страхи, пытавшиеся овладеть ею, подумав, что вскоре она выполнит свою миссию, сдержит обещание и получит то, что хочет. И тогда она уедет на юг. В свой феод. С каким наслаждением она вновь увидит крупные розоватые камни мануария, который получила в наследство после смерти мсье де Нейра! Правда, для этого ей пришлось вести жестокую борьбу с алчными кровными наследниками своего покойного мужа. Все они умерли, более или менее быстро, в зависимости от интереса, который представляли для нее. И от привязанности тоже, поскольку ради собственной защиты можно убивать, испытывая к своим жертвам определенную нежность. По крайней мере, в этом была уверена мадам де Нейра. В живых остались только самые рассудительные. Они смутно почувствовали, что их настойчивое желание получить наследство может приблизить смертный час, поскольку лучезарная Од была преисполнена решимости отправить самых упрямых к праотцам. Водяные лилии, покрывавшие по утрам желто-фиолетовой скатертью гладь пруда, выкопанного по ее приказу… Нескончаемое стрекотание цикад, сопровождавшее ее целый день. Иногда, очень редко, их можно было видеть на стволах деревьев, и тогда ее охватывал неподдельный восторг, ведь она могла так близко подойти к ним. Нахальные павлины,[97] бежавшие к ней большими скачками, пригнув головы, чтобы лучше рассмотреть, какое лакомство она держит в руках… Игра, от которой она никогда не уставала. Павлины легко приходили в ярость, да и их клювы служили грозным оружием. Од, зажав между пальцами печенье или сдобную булочку, осторожно подходила к ним, не спуская глаз с птиц. До сих пор они никогда не клевали ее. Она усилием воли прогнала блаженные воспоминания, в которые ненадолго погрузилась. Чуть позже.