Освобожденные девушки сказали, как звали парней, кто-то соорудил кресты, где раскаленным гвоздем выжег имена и дату смерти. Четыре вытянутых земляных холмика расположились в ряд, общинные толпой стояли вокруг. Кирилл держал крест у основания, и Аркаша заржавленной кувалдой удар за ударом вгонял его в землю у изголовья крайней могилы. Потом точно также они вбили и оставшиеся три креста, общинные в молчании наблюдали за их действиями. Спасенных девушек среди них не было. Раненая с температурой лежала в импровизированном лазарете, а вторая осталась с ней.

Дядя Миша произнес совсем короткую речь о том, что мир изменился и что надо молиться, чтобы такое не стало нормой. Похороны закончились, и все стали расходиться. Казавшийся бесконечным день подходил к концу. Машина с лопатами и другим инструментом уже уехала, и люди, растянувшись по проселочной дороге, шли назад в поселок.

— На речку пойдешь? — спросил Аркаша.

— Надо. Ложиться спать в кладбищенской земле не сильно хочется, — Кирилл усмехнулся. — Как-то двусмысленно прозвучало. Имел в виду, что надо смыть землю с себя.

— Я так и понял.

Недолго они брели в молчании.

Кирилл смотрел на Веру. Девушка шла метрах в двадцати впереди, и ее фигура то скрывалась за спинами общинных, то появлялась вновь.

Войдя в поселок, Кирилл и Аркаша свернули и пошли к реке. Солнце висело низко, и улицы были залиты алым. Весь путь они проделали в молчании, и, только искупавшись и сев сохнуть на траве, заговорили. Солнце уже скрылось за горизонтом, сиреневые сумерки опустились на деревню, пляж и перекинувшись через реку, расплылись по тому берегу.

— Мне все это напоминает тот первый день, — сказал Кирилл. — День катастрофы. Тот день и сегодняшний очень похожи. Они у меня в голове накладываются один на другой. Та же близость смерти и та же нужда в близости другого человека.

— Когда тяжело, все мы ищем опору в других людях. Для того и нужны друзья.

— Да, а если рядом нет друга, даже просто близкого человека?

— Тогда приходится совсем тяжко.

— В тот день, когда объявили эвакуацию, я все искал свою девушку. Было хреново, я ничего не понимал, и очень хотелось, чтобы кто-то близкий был рядом. Я понимал, что, вряд ли, найду свою подругу. Уже оставалось совсем мало времени, и незнакомая девушка предложили мне близость. Не ту, что я искал. Телесную. Я отказался. Знаешь, синица в руках и журавль в небе. Я выбрал журавля. Скорее даже, свою мысль, что журавль где-то должен быть в небе, выбрал, всего лишь, призрак журавля. Подругу я тогда не нашел. И потом, когда через год наступило лето и я ходил по пригороду и искал родных, я ее тоже не нашел. Никого не нашел. Ни реальной синицы, ни иллюзорного журавля. Было такое чувство, что меня обманули. Жизнь обманула. Или другие люди, что говорили мне когда-то, что правильно, а что нет.

Иногда я вспоминаю Ксеню, свою подругу. Образ стерся. Осталось лишь какое-то теплое чувство внутри. Образ слился с той незнакомкой. Я вспоминаю Ксеню, наш последний поцелуй и ее последнюю подаренную мне улыбку, ее улыбка превращается в улыбку незнакомки, лицо Ксени становится лицом незнакомки, потом остается только незнакомка. Я стою, смотрю на незнакомку, готовую лечь со мной, и не могу понять, почему не вошел тогда в открытую дверь.

Аркаша молчал.

— Теперь я понимаю, что когда мы жили в городе, я каждый вечер в «гостевой» искал опору в случайных девушках и заходил в каждую открытую дверь. И сейчас, все вот это, вчерашний вечер, ночь и весь этот сегодняшний день, все это — то же самое, как тогда. Кто бы я хотел, чтобы сегодня был со мной рядом, если завтра мне предстоит умереть?

— Что выбрать: синицу или журавля?

— Ага. Когда мы с тобой забивали кресты, я смотрел на Веру и вдруг осознал, что она не Ксеня, а та другая — незнакомка. Первое впечатление было верным, не зря я почувствовал себя как-то странно, когда поцеловал Веру в первый раз, — Кирилл помолчал. — Мы ведь в любой момент может оказаться на месте распятых парней. Не хочу больше синиц, хочу журавля.

Прошло две недели с тех пор, как они въехали в поселок. С каждым днем ночи становились холоднее, а дневной воздух уже не прогревался так сильно. Зима была близко. Может, неделя, может, дней десять.

Все четырнадцать дней они спешно готовились к сезону дождей. Зимовать решено было в школе. Кирпичная кладка была цела, и стены имели лишь поверхностные повреждения. Здание имело центральное отопление, котел в подвале был цел, а склад рядом с котельной был наполовину засыпан углем. Судя по всему, зимовка в школе обещала быть самой комфортной и теплой зимовкой со дня катастрофы.

Работы было много: очистить школу от мусора, заколотить окна и заделать щели, отремонтировать трубы отопления, заготовить дрова на всю зиму, привезти еще угля, сделать из классов жилые комнаты и переоборудовать несколько помещений под склады, чтобы их запасы не оказались затопленными или съеденными крысами, обустроить в ближайших к школе домах курятник и хлев, покрыть крышу школы гудроном, продолжать запасаться едой… — список был бесконечным.

Приходилось вставать с первыми лучами солнца и прекращать работу только на закате. Две недели, ровно четырнадцать дней длилась эта гонка с зимой. Кирилл, уставший и обессиленный, как и остальные, уже затемно подходил к полевой кухне, что была организована недалеко от школы, наспех съедал ужин, шел к кроссоверу, доставал спальник и заваливался спать.

— Эх, хорошо-то как! — Аркаша выскочил из реки и плюхнулся на расстеленное на гальке покрывало.

Кирилл уже лежал на спине и грелся на солнышке. Две недели непрерывной работы по подготовке к зиме остались позади, основное было сделано, и теперь время после обеда официально было объявлено свободным. Вчера после ужина прошло распределение по классам. Общинные селились человек по 6-10 в зависимости от размера класса, и теперь могли подумать об обустройстве личного пространства.

Это был их первый свободный вечер, обед закончился с полчаса назад. Кирилл, Аркаша и Катя поселились вместе. С ними предложили жить Вера и ее подруга Марина. Дядя Миша подселил к ним также Захарку, который путешествовал один, без друзей. Им шестерым достался один из небольших классов на втором этаже.

Кирилл посмотрел на реку, девушки все еще плавали. Захарка, сославшись на какую-то невнятную причину, на пляж вместе со всеми не пошел.

— Впервые за два года я снова начал чувствовать в себе биение жизни, — сказал Аркаша. — Ну что не просто существую, тяну лямку, а что живу, дышу, радуюсь.

— Да? Быть может, консервы просроченные попались или что-то съел не то?

— Ха-ха, быть может.

— Знаешь, о чем я думал во время дороги? — спросил Кирилл.

— О разном?

— Ага, — Кирилл помолчал. — Я все вспоминал тот твой вопрос. Знаю ли я, чего я хочу. Не думал, что такой простой вопрос может поставить в такой тупик. Знаешь, доходило до того, что меня охватывал реальный страх. Какой-то иррациональный страх из-за того, что я не могу найти ответ.

— А на этот вопрос, в целом, сложно найти ответ.

— Похоже на то. Это как оказаться в огромной комнате, где вокруг тебя сотни дверей, а выбрать нужно только одну. И ты стоишь и не знаешь, какую выбрать, потому что выбирать приходится не то, какое мороженое съесть: пломбир или шоколадное, или какое кино посмотреть, а выбираешь кое-что очень важное: как жить. А выбрать не можешь и, чем дольше стоишь перед этими сотнями дверей, тем сильнее тебя охватывает страх.

— Все мы через это прошли. В первый год меня часто посещала одна и та же мысль. И каждый раз сердце сжималось. Я думал о том, что вот мир рухнул и как много всего потеряно. Будто… будто сотни и сотни дверей в один миг захлопнулись передо мной. Как много раньше было путей, как много раньше было разных возможностей, десятки и сотни зовущих к себе желаний и мечтаний. И в миг этого не стало. Будто срубили на корню. Думал, что уже никогда не смогу перестать сожалеть о потерянном. А однажды осенило. Нельзя потерять то, что никогда не имел. Все это иллюзия. Да, сотни, тысячи, миллионы открытых дверей зовут тебя, только жизнь коротка, и вряд ли успеешь побывать хотя бы в десятке комнат. Сожалеть просто не о чем. Мир рухнул, но это ничего не значит. Найди свое место и живи счастливо.