– Прочитайте сами, — сказал он, подавая эти фрагменты дневника, — вначале идет повторение того, что вам уже рассказывала почтенная вдова, но изложенное с другой точки зрения, а дальше есть нечто такое, что объясняет мотив убийства с такой стороны, которая до сих пор нам была совершенно неизвестна. Но лучше начать сначала — полагаю, вы не соскучитесь.

Соскучиться?! Неужели мысли и чувства Элеоноры в тяжелое для нее время могли бы показаться мне скучными? Я сложил листы по порядку и принялся читать. Привожу здесь целиком те строки ее дневника, которые имели для нас особый интерес:

«18 июля. Дядя приехал сегодня неожиданно со скорым поездом, пришел ко мне в комнату, обнял и спросил про Мэри.

Я опустила голову и смогла только прошептать, что она у себя в будуаре. Он тотчас направился туда и застал ее за туалетным столиком. Кузина сидела, погруженная в глубокие раздумья, и вертела обручальное кольцо Клеверинга на пальце. Что произошло затем, я не знаю, во всяком случае была, вероятно, бурная сцена. Поэтому, видимо, Мэри сегодня утром и не вышла из своей комнаты, а дядя очень расстроен и озабочен.

После обеда. Несчастная наша семья: дядя не только не согласен признавать права Клеверинга как жениха, но даже требует, чтобы Мэри немедленно вернула кольцо и отказала, иначе он грозит лишить ее того расположения, которым она до сих пор пользовалась. Как только я это узнала, сразу же поспешила к дяде и стала уговаривать не разрушать счастья людей, словно созданных друг для друга, из-за какого-то ни на чем не основанного предубеждения. Но он даже не дал мне договорить. „Из всех, которые готовы покровительствовать этому браку, ты, собственно, должна бы быть последней, моя бескорыстная Элеонора“, — заметил он. Я, конечно, с удивлением спросила, что он хочет этим сказать. „Потому что в данном случае ты действуешь во всяком случае во вред Мэри“, — ответил дядюшка. Я еще больше удивилась и попросила его выражаться яснее. „Дело в том, — сказал он, — что, если Мэри ослушается меня и выйдет замуж за англичанина, я лишу ее наследства в твою пользу“. С этими словами он повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты».

– Ну, — воскликнул Грайс, — что вы скажете на это? Теперь вы понимаете, почему Мэри была необходима смерть Левенворта? Старик пригрозил, что лишит ее наследства. Некоторое время спустя он узнал, что племянница его не слушается и продолжает поддерживать отношения с Клеверингом. Тогда он повторил свою угрозу и этим подписал себе смертный приговор.

– Против этого ничего нельзя возразить, — заметил я печально.

– Да, дела ее плохи, — сказал Грайс сокрушенно. — Какая прелестная женщина! Жаль, ужасно жаль! Теперь, когда мы почти закончили это дело, меня положительно берет досада, что мы пришли к подобному результату. Если бы у меня было хоть малейшее сомнение… но ведь все ясно как божий день.

Он стал ходить взад-вперед по комнате, потом вдруг остановился передо мной и спросил:

– А вы сильно огорчились бы, если бы действительно пришлось арестовать мисс Левенворт?

– Без сомнения, — признался я.

– И все же мы должны это сделать, — сказал он с сожалением в голосе.

Он помолчал еще немного, потом нерешительно проговорил:

– Мистер Рэймонд, приходите ко мне снова в три часа, тогда мой доклад для начальства будет составлен. Я хочу, прежде чем отправлять, прочесть его вам, так вы уж не заставляйте меня ждать.

– Значит, вы решились окончательно?

– Да.

– И вы ее арестуете?

– Заходите в три часа.

Ровно в назначенный час я был у дверей квартиры Грайса. Он ждал меня на пороге.

– Я ожидал вас здесь, чтобы просить воздержаться от каких бы то ни было комментариев во время сцены, которая сейчас должна произойти. Я буду говорить, а вы будете слушать, и вы не должны меня прерывать, что бы я ни говорил, что бы ни делал. Если, например, даже я назову вас другим именем, а не вашим собственным, то и в этом случае вы не должны удивляться этому, а главное — будьте немы как могила.

Не ожидая моего ответа, он неторопливо повел меня наверх. Комната, в которой Грайс обыкновенно меня принимал, выходила окнами на улицу, но хозяин с большими предосторожностями провел меня в маленькую каморку, находившуюся за ней и напоминавшую камеру узника. В каморке, освещавшейся только крошечным окошком под потолком, было почти темно, и меблирована она была весьма скудно: посередине стоял только стол из сосны, несколько стульев и больше ничего. Из этой комнаты двери вели в другие помещения.

Лицо Грайса, усевшегося за столом против меня, имело мрачное и торжественное выражение и как нельзя лучше подходило к окружавшей нас обстановке.

– Не обращайте внимания на антураж, — сказал он тихо, — нашему брату не приходится привередничать, особенно если мы хотим, чтобы все сказанное нами сохранилось в тайне. Смит, — произнес он несколько громче и делая мне рукой предостерегающий знак, — мне посчастливилось, награда моя! Убийца мистера Левенворта найден и через два часа уже окажется в тюрьме. Хотите знать, кто он? — поинтересовался сыщик, наклоняясь ко мне и страшно вращая глазами.

Я смотрел на него в полном недоумении. Разве произошло еще что-нибудь? Или он ошибся в своем предположении? Неужели Грайс принял все эти меры предосторожности, чтобы сообщить то, что мне давно известно?

Но он тихонько и очень многозначительно рассмеялся и сказал:

– Это была долгая и опасная охота, труд был нелегкий, тем более что в деле замешана женщина. Но все женщины, вместе взятые, не в состоянии провести старого Грайса; одним словом, убийца старика Левенворта, а также, — тут голос его обрел торжественные интонации, — а также и тот, кто убил Джен, найдены. Ах, вы не знаете, как умерла Джен? Видите ли, вот эта бумага была обнаружена в ее комнате, и хотя на ней остался только едва заметный след некоего порошка, этого оказалось достаточно, чтобы путем химического анализа установить, что это вещество было ядом. Теперь вы станете утверждать, что девушка сама приняла отраву и, таким образом, мы имеем дело с самоубийством. Да, вы правы, она приняла его сама, и, следовательно, она самоубийца. Но кто заставил ее решиться на такой поступок? Только тот, конечно, кто больше всех имел причины опасаться ее показаний на суде.

Вы хотите, чтобы я доказал вам правоту своих слов? Дело в том, что несчастная оставила письменное признание, в котором она взваливает вину на особу, по-видимому, ни в чем не повинную. Но признание это было подложное — у меня есть тому доказательства: во-первых, бумага, на которой оно было написано, не могла быть добыта Джен в том доме, где она жила; во-вторых, письмо было написано полуграмотно, а между тем Джен за последнее время выучилась писать очень хорошо у хозяйки дома, где она жила; в-третьих, содержание этого письма совсем не соответствовало тому, что говорила сама девушка при жизни.

Теперь, если мы вспомним, что это подложное письмо было, очевидно, прислано девушке особой, хорошо знакомой со всеми привычками и образом жизни семьи Левенворт, и вложено вместе с порошком в другое письмо, в котором говорилось, как Джен должна поступить с тем и другим, то к какому же заключению мы придем? Что человек, приславший яд и эту подложную записку, которая должна была навлечь подозрение на невинного, рассчитывал запутать следы, по которым мы шли, и вместе с тем отправить на тот свет особу, которая могла навредить ему своими показаниями. Мертвые, как вы знаете, не говорят.

Он помолчал, словно погруженный в раздумья.

– Но кто же это был? — спрашиваете вы меня. Это-то и есть тайна, и раскрытие ее принесет мне большие деньги и славу. Но пусть это будет тайной для других, вам же я открою все. Мне трудно удержаться, чтобы не похвастаться перед вами, Смит, мой друг. Убийца мистера Левенворта… Впрочем, газеты уже довольно обсуждали это. Разве они не называли преступницей прелестную, очаровательную молодую девушку? Да, да, газеты правы, это действительно очаровательная девушка — но которая? Вот вопрос.