Движение напряжённое, густое. Каждые полчаса раздается сигнал бдительности: короткий, длинный. Он ждал ещё двух коротких. Сидя за чертежами, при звуке гудка прекращал работу. Ложась спать, прислушивался.

И Валя ждала сигналов. Всё получилось как-то само собой. Дня через два после знакомства с Костей, переходя пути возле семафора, она услышала серию гудков…

Отец Вали был машинистом. Она выросла в железнодорожном посёлке на станции Матово и хорошо знала паровозный язык. Как и все дети посёлка, по звуку определяла, какой паровоз дает сигнал. По гудку могла угадать даже настроение машиниста. Длинный сигнал иногда звучит гордо, победным кличем, а порой похож на жалобу, на плач. Короткий гудок можно дать бесстрастно, как ставят точку в конце фразы. А можно властно, будто восклицательный знак. Паровозный гудок может многое сказать…

В незнакомом сигнале, который она услышала возле семафора, было что-то зовущее, призывное. Валя невольно обернулась. Она увидела в паровозном окне Костю, который радостно махал ей рукой. Спустя несколько часов сигнал повторился. Она поняла: Костя возвращается в своё депо. Это специально для нес он дает сигналы.

С тех пор Валя часто слышала Костины гудки. Теперь они раздавались далеко от разъезда: он заранее предупреждал о себе. Если в такие минуты она находилась поблизости, обязательно шла к семафору. Она видела, как радует это Костю. И самой ей было интересно. Их коротенькие и такие оригинальные свидания казались очень романтичными. Постепенно она привыкла к ним. Если долго не было сигнала, начинала беспокоиться.

Шли дни. Два человека жили на разъезде в ожидании сигнала, тщательно скрывая это друг от друга. Встречались теперь редко.

В очередное дежурство Андрея день был пасмурный. Около шести часов диспетчер передал по селектору:

— К вам идёт шестьсот первый. Поставьте на запасный путь. Сначала пропустим пассажирский и два порожняка.

— Понято, — ответил Андрей и, позвонив стрелочнику, передал распоряжение диспетчера.

А через несколько минут раздался сигнал: короткий, длинный, два коротких.

Андрей пошёл встречать поезд. С какой радостью отказался бы он от этой неизбежной служебной обязанности! Он старался не смотреть в сторону входного семафора. Он знал: она там. У него хватило воли на несколько секунд. Бросил взгляд на стрелку: переведена ли на запасный путь — и медленно, с затаённой надеждой, повернул голову к семафору… Как ей не стыдно! Будто на посту. Стоит, ждет.

Поезд приближался. Андрей развернул красный флажок: никуда теперь не уедет Костя часа полтора, пока не пройдут пассажирский и два порожняка.

Доложив диспетчеру о прибытии шестьсот первого, Андрей посмотрел в окно. Он увидел Костю, бегущего к семафору. Навстречу ему шла Валя…

Андрей встречал и провожал поезда. Механически повертывал рукоятку жезлового аппарата, механически извлекал и передавал машинистам жезла. Точно автомат, принимал распоряжения диспетчера и докладывал о движении поездов. Он все делал правильно и бездумно.

Неожиданно и очень громко раздались в селекторе слова диспетчера:

— Можете отправлять шестьсот первый.

Казалось, только теперь он начал волноваться. Состояние, как перед катастрофой. Он взглянул на циферблат. Час сорок минут они были вдвоём… Зачем он подсчитывает их время?

Разбудив главного кондуктора, дремавшего на табуретке в соседней комнате, Андрей вручил ему жезл. Как и положено, вышел проводить поезд. Главный, кутаясь в большой брезентовый плащ, торопился к паровозу.

Вскоре раздался долгий, тревожный сигнал отправления. Андрей знал: Кости на паровозе нет. Это помощник зовет своего машиниста. Прошло ещё минут пять, и сигнал повторился. Протяжный, тоскливый. Эхо долго пробивалось сквозь лес и где-то растаяло. И снова всё тихо.

Андрей сразу увидел Костю, потому что смотрел на то место, откуда он и должен был появиться. Перескочив через кювет, Костя побежал по шпалам. Поезд тронулся резко, с сильным грохотом, и быстро набрал скорость. Андрей смотрел вслед, ожидая прощальных гудков Вале. Когда длинная красная змейка вагонов скрылась в лесу, донесся далёкий сигнал: короткий, длинный… Сигнал бдительности. Должно быть, по путям шёл случайный прохожий.

Тихо и безлюдно на разъезде. Медленно и бесшумно падают желтые листья. Шагает по дощатой платформе Андрей. Он смотрит на тропку, уходящую в лес. Здесь должна показаться Валя. У края перрона останавливается, стоит минуту и шагает назад. Он не хочет оборачиваться, пока не достигнет конца платформы. Должно быть забыв об этом, делает несколько шагов и поворачивает голову… Напрасно так долго остаётся в лесу.

Сыро, одета совсем легко…

Он увидел её на опушке. Она шла, опустив голову. Наверное, поссорились.

Через час Андрей сменился. Он пришёл домой, сел за рабочий стол и начал ждать. Перед ним лежали схемы, чертежи, расчёты. Но у него теперь было неотложное дело: ждать сигнала. Что будет потом, он не знал. Ему важно было дождаться сигнала, когда Костя поедет обратно.

Он просидел за столом сколько мог и пошёл на разъезд.

— Громак не проезжал назад? — спросил он своего сменщика.

— Проехал, паразит. Несся так, что чуть стрелки не разворотил.

Четыре дня Андрей не видел Валю. Он работал, прислушиваясь к гудкам. Сигнала не было.

Узнав, что у неё грипп, я сообщил об этом Андрею. Он встревожился и в тот же день навестил ее. Она обрадовалась. Оказывается, грипп прошел, но осложнение на ухо. Оно забинтовано. Под глазами чёрные круги.

— Ничего не слышу, — улыбнулась она. — Понимаете, даже паровозных гудков не слышу.

Она слышала гудки. Она замирала при каждом их звуке. Ждет. Боится пропустить сигнал.

Андрей пришёл на следующий день. Повязки на ухе не было.

— Вам лучше? — обрадовался Андрей.

— Да-а, то есть нет, но я не могу больше ничего не слышать.

Ей казалось, будто порою слух пропадает совсем. Иногда она слышит гудки, а бывает, что целыми часами их нет. Не может быть, чтобы поезда так долго не ходили. Она просила посидеть подольше и проверить, все ли гудки она слышит. Казалось, ей безразлично, что он подумает.

Андрей сидел долго. Никогда ещё не было так велико желание услышать этот ненавистный сигнал. Гудков было много, но не те, которых они, втайне друг от друга, ждали.

Андрей ушел, когда стемнело. Моросил мелкий дождик. Домой не хотелось. Он не знал, куда идти. Возле закрытого семафора пыхтел паровоз.

— Почему не пускают? — крикнул из будки знакомый машинист.

— Не пускают? — растерянно переспросил Андрей и вдруг рассмеялся. — Сейчас пустят.

Он ловко взобрался на паровоз.

— Сейчас пустят, — повторил он. И, хотя тон и весь вид Андрея показался машинисту странным, он ничего не сказал, когда тот взялся за рукоятку сигнала.

Над разъездом, над посёлком, над лесом прокатились могучие гудки: короткий, длинный, два коротких.

…Мы молча стояли с Андреем у окна вагона, и каждый думал о тех далеких днях. Я уже не пытался больше отвлечь его от воспоминаний.

Перед какой-то станцией машинист резко затормозил поезд. Это вывело Андрея из задумчивости. Неожиданно он сказал:

— Как всё же нелепо погиб Нэпман… Не сумели вовремя помочь человеку, поддержать его, вот и погиб… А что дальше было с Дубравиным?

— После детдома поступил в железнодорожный техникум.

— И все пошло хорошо?

— Да не очень.

— Расскажи.

— Слушай.

Виктор Дубравин не думал, что его могут выгнать из техникума. Но теперь никаких сомнений не оставалось. Преподаватели уже не вызывали к доске, не обращали на него внимания. Все ждали педсовета, хотя знали, что это только формальность. Фактически вопрос уже был решен.

В жизни всегда так получается. С первого курса он сам хотел уйти. До каникул дотянуть, уехать, а обратно не возвращаться. Но тогда его удержали. Хитростью удержали. А вот сейчас, когда он уже на втором курсе, когда начали наконец изучать паровоз — эту удивительную машину, — его выгоняют.