Несколько слов, сказанных мимоходом и в то же время прозвучавших, как удар сабли о саблю, вдруг каким-то образом не только примирили его с Пустош­кой, но и, если можно так сказать о двух фехтоваль­щиках, сблизили их. Он шагал теперь позади коротко­ногого инженера и улыбался: у Пустошки сзади на штанах и в самом деле были карманы! А по тому, как уважительно взглядывали на инженера рабочие и ма­стера, как торопливо гасили окурки, приступая к пре­рванной работе, Орленов понял еще, что Пустошка в цехе не только хозяин, но и уважаемый человек. Между тем Пустошка, торопливо делая какие-то замечания, шагал все дальше, пока наконец не подвел Орленова к огромной раме, начинавшей обрастать деталями.

— Вот он, ваш красавец! — сказал он.

— Почему «ваш», а не наш? — недовольно спро­сил Орленов.

— Общий, общий! — успокоительно ответил Пу­стошка, словно бы стараясь снять какую-то вину с Орленова.— Может, пройдем ко мне?

Но Орленов стоял над тракторной рамой, приме­ряя, что и как на ней будет расположено. Теперь трактор Улыбышева нравился ему все меньше. Рама была узка, не соответствовала высоте корпуса, ма­шина будет не маневренной. Кабельный барабан впе­реди опасен, лучше бы ему находиться за будкой тракториста. Для мотора отведено так мало места, словно конструктор забыл о назначении трактора…

— Ну, пойдемте теперь к вам, — согласился он наконец, когда Пустошка повторил свое приглашение.

Они вошли в светлую, на уровне второго этажа, с окном во всю стену конторку. Орленов спросил:

— Какие же недостатки есть, по-вашему, у трак­тора?

— А вы их и сами увидели, — пожав плечами, сказал Пустошка. — Имеющий очи чтоб видеть, да видит…

— Имеющий уши, чтоб слышать, да слышит,— передразнил его Орленов.

— В том-то и дело, что те, кому надо слышать, за­ткнули уши! — печально сказал инженер.

— А вот мы им покричим! — снова поддразнил его Орленов.

— Голос у меня слабый.

— Не сказал бы — для меня он прозвучал, как труба архангела! — грубоватым тоном напомнил Ор­ленов, и инженер окончательно смутился. — Вы гово­рили с директором?

— Возницына не переубедишь, — вздохнув, отве­тил Пустошка. — Он, кажется, искренне уверен, что лучшей машины на свете не бывало, а что она не похожа на обычный трактор, так это, по его мнению, даже и лучше, поскольку это трактор электрический…

— Да, так иногда случается! — усмехнулся Орле­нов, вспомнив, как с первого взгляда влюбился в ма­шину за одну лишь вложенную в нее идею. Но сам-то он разобрался в ее недостатках, почему же директора завода, несомненно крупного инженера, нельзя убе­дить в их существовании. — В парткоме были?

— Я ведь человек беспартийный!— с беспокой­ством в голосе сказал Пустошка.

— У нас все дела партийные! — резко ответил Орленов. — Идемте!

Получилось, что на первый план выступил Орле­нов. Каждое его слово было как удар парового мо­лота, тогда как слова Пустошки разве что могли царапать, как напильник. Федор Силыч все с большим недоумением смотрел на молодого ученого, пытаясь понять, откуда тот берет этакую уверенность? Уже не Пустошка призывал кого-то к действию, его самого толкали головой вперед…

Такое ощущение испытал он и в парткоме, когда Орленов, властно отстранив Пустошку, принялся вы­сказывать секретарю сомнения по поводу трактора, те самые, о которых говорил инженер. Пустошка только поддакивал, вытаращив свои маленькие глазки.

Но секретарь был не так слабоволен, — с каким-то даже удовлетворением признал Федор Силыч. Секре­тарю было мало их критики, сомнений, он требовал деловых предложений. И тут Орленов спасовал.

— Федор Силыч, — смущенно обратился он к ин­женеру, — вы можете составить предложения, что надо изменить в конструкции и как изменить? И сде­лать нужные расчеты?

— Без обоснованных предложений, — сухо сказал секретарь, — заказ, оформленный, утвержденный ми­нистерством, с бухты-барахты нам не остановят! У нас ведь есть акты испытательной комиссии, которые го­ворят, что машина работает удовлетворительно.

— Сколько времени вам понадобится, Федор Си­лыч, чтобы подготовить предложения? — взмолился Орленов.

— Два-три месяца, — ответил инженер, с удивле­нием поглядывая на молодого ученого.

Секретарь парткома неожиданно присвистнул, услышав этот ответ, и сконфуженно притих, поглажи­вая пальцами худые виски с синими жилками. Он казался очень расстроенным всей этой историей. Блед­ный, с каким-то устало-скучным лицом и редкими бесцветными волосами, секретарь не понравился Орленову. Ученый поглядывал на него с недоумением, убежденный, что осилить его — пустяки. Но тут се­кретарь снова заговорил горячо, гневно:

— С чем же вы пришли на завод, товарищ Орле­нов? Что говорит филиал по поводу конструкции элек­тротрактора, его Ученый совет? Разве можно на основании одних общих замечаний и сомнений губить такое дело? Я согласен, что в конструкции есть еще недостатки, я сам инженер. Но вы были обязаны прийти на завод с готовыми предложениями! И вам, Федор Силыч, должно быть стыдно, что вы до сих пор только охаиваете конструкцию, вместо того чтобы предложить исправления! Пожалуйста, приготовьте свои предложения. И я уверен, никто вам не поме­шает улучшить машину, если даже конструктор ста­нет сопротивляться. Но задерживать выпуск трактора на основе одних только сомнений вам, думаю, никто не позволит.

— Вот тупой формалист! — с чувством сказал Орленов, когда они вышли из парткома, условившись, что Пустошка займется подготовкой необходимых предложений.

Вдруг инженер, усмехнувшись, спросил: — А чем вам так насолил Улыбышев?

Орленов удивленно оглянулся.

— Почему вы думаете, что он мне насолил? А чем он вам насолил? Возвращаю вам вопрос…

— Ну, у меня другое положение! Я — инженер, начальник цеха, я обязан блюсти государственные ин­тересы. А вы по долгу службы должны защищать Улыбышева.

Орленов стоял ошеломленный, словно его внезапно ударили. Пустошка, испугавшись действия своих слов, заговорил о чем-то другом, но Орленов перебил его:

— Значит, вы думаете, что я действую из личных побуждений? Вот как! И вы считаете, что другие тоже могут так думать?

Пустошка нерешительно пожал плечами, словно не хотел давать ответа за других. Орленов покачал головой, буркнул:

— Ну и пусть думают! — сунул инженеру руку и зашагал от завода, опустив свои широкие плечи.

А Пустошка еще долго стоял и смотрел вслед ему, хотя ученый уже давно скрылся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

В кабинете Улыбышева сидел Сергей Сергеевич Райчилин, преданно глядя на директора своими доб­родушными, похожими на маслины глазами.

Улыбышев давно уже заметил, что в присутствии Сергея Сергеевича обретает какую-то особенную твер­дость духа. Он не пытался проанализировать, почему появляется эта твердость, но едва Райчилин входил, улыбаясь почтительно и дружелюбно, у Бориса Ми­хайловича становилось легче на душе.

Может быть, такое ощущение бывает у командира, который знает, что он не один, рядом верные солдаты. А может быть, Райчилин заменил ему, одинокому и непривязчивому к людям человеку, друга, которого иногда не хватает и себялюбцам. Во всяком случае, появление Сергея Сергеевича успокаивало Улыбы­шева: день казался хорошим, солнце — ярким, каби­нет — уютным.

Именно потому, что у него не было ни друга, ни семьи, Улыбышев давно уже научился проверять свое настроение по окружающим его вещам, он, так ска­зать, сосуществовал с ними. И, может быть, поэтому он любил вещи, понимал в них толк и умел окружать себя ими с таким же искусством, как умеет это де­лать иная увядающая женщина, если у нее, конечно, хватает средств.

Кабинет директора филиала института был обстав­лен и украшен с единственной целью — дать доброт­ную оправу его владельцу. Над украшением кабинета потрудился и сам Улыбышев и еще больше — Сергей Сергеевич. Кабинет был велик и светел. Два окна почти во всю стену позволяли директору окидывать мечтательным взглядом и город за рекой и остров. Солнце гостило в кабинете с утра до вечера.