Тогдашний начальник управления КГБ по Москве и Московской области генерал-полковник Виктор Алидин вспоминает:

— Как всегда в небольшой комнате, примыкающей к залу заседаний, собрались члены бюро горкома. Вскоре в комнату вошли М.С. Горбачев, В.В. Гришин и Б.Н. Ельцин. Поздоровались. Стало очевидно, что первым секретарем Московского городского комитета партии будет Ельцин. В.В. Гришин-представил каждого члена бюро Горбачеву и Ельцину, сели за стол пить чай...

Выступая на пленуме, Горбачев попросил членов городского комитета освободить от должности Гришина и избрать Ельцина. Помощник генерального секретаря ЦК КПСС Анатолий Черняев записал в дневник: «Сегодня день ликования всей Москвы: сняли наконец Гришина, заменили Ельциным...» .

Гришин получил возможность выступить на пленуме и поблагодарить за совместную работу.

Его перевели на пенсию, освободили от обязанностей члена политбюро, члена президиума Верховного Совета, члена исполкома Моссовета, члена военного совета Московского округа противовоздушной обороны. Этим дело не закончилось.

Критический вал разоблачений столичных властей нарастал. В августе 1987-го были приостановлены его полномочия депутата Верховного Совета СССР и РСФСР. Гришина освободили от обязанностей государственного советника при президиуме Верховного Совета. Это решение ему сообщил один из его предшественников на посту первого секретаря МГК Петр Нилович Демичев, который занимал пост первого заместителя председателя президиума Верховного Совета.

Демичев объяснил Гришину, что таково решение политбюро, принятое по письмам москвичей.

Сына Гришина освободили от работы, дали ему выговор по партийной линии. Сняли с должности зятя, уволили племянника. Через несколько лет Гришин умер в очереди в собесе, куда пришел хлопотать о пенсии. Ему стало плохо с сердцем...

Когда Ельцину предложили возглавить московскую партийную организацию, он для порядка возразил: по профессии он инженер-строитель, не знает московские кадры, ему будет трудно работать.

Ельцин конечно же не собирался отказываться от такого высокого назначения, но сразу соглашаться не полагалось.

Члены политбюро говорили ему, что партийная организация Москвы дряхлеет, плетется в хвосте, нужно обновление. Словом, уговорили.

Борис Николаевич перебрался из ЦК в соседнее здание, где располагался горком, с твердым намерением показать, на что он способен. Москва, конечно, больше Свердловска, но эта работа ему знакома. И наконец-то он опять будет сам себе хозяин.

Ельцин не сомневался, что справится с задачей, и принялся за новое дело со всей свойственной ему энергией. Он исходил из того, что ключ к решению всех проблем — это кадры. Надо решительно убирать неумелых и разленившихся гришинских людей, поставить вместо них новых и дельных работников.

Ельцин первым делом расстался с председателем исполкома Моссовета Владимиром Федоровичем Промысловым. За исключением короткого периода, когда Промыслов был министром строительства и заместителем председателя Совета министров РСФСР, он всю жизнь провел в столичном аппарате. На посту мэра Москвы он находился с 1963-го, двадцать два года.

Промыслов, кстати, не был человеком Гришина. Тот тоже недолюбливал своего главного хозяйственника, упрекал в том, что тот мало занимается делами и слишком любит ездить за границу. Но Промыслов и Гришину был не по зубам.

К Владимиру Федоровичу Промыслову постоянно обращались с просьбой дать квартиру, дачу или гараж. Поскольку в его кабинет попадали уже только заметные в обществе люди, то Промыслов старался никому не отказывать. Но резолюции на заявлениях он ставил разными карандашами, и его подчиненные твердо знали, что именно начальник желает: действительно помочь или вежливо замотать вопрос. Влиятельные люди получали то, что просили, поэтому у Промыслова было много покровителей. Он нравился Брежневу, которого вполне устраивало, что два первых человека в столичном руководстве едва выносят друг друга.

Промыслов тоже не собирался на пенсию и изъявил готовность поработать вместе с новым первым секретарем. Но Ельцину он был не нужен. 4 января 1986 года сессия Московского городского Совета народных депутатов отправила Промыслова на пенсию. Мэром Ельцин сделал генерального директора ЗИЛа Валерия Тимофеевича Сайкина, с которым познакомился всего за несколько дней до этого.

27 декабря, почти сразу после избрания первым секретарем, Ельцин поехал на ЗИЛ, прошелся не только по цехам, но и заглянул во Дворец культуры, заводскую больницу, охотно разговаривал с рабочими, расспрашивал их, внимательно слушал. Поговорил с директором и решил, что Сайкин ему подходит.

24 января на городской партийной конференции Ельцин сделал свой первый доклад.

На конференцию — небывалый случай! — приехали все члены политбюро во главе с Горбачевым. Михаил Сергеевич хотел поддержать Ельцина, если понадобится, а заодно посмотреть, как справляется новый первый секретарь и как к нему отнесется городской актив.

Пришел и Гришин, он еще оставался и членом политбюро, и членом горкома.

Ельцин произнес невиданную по тем временам речь — о бюрократизме и показухе, о том, что московская парторганизация оказалась вне зоны критики.

Впервые за десятилетия первый секретарь горкома говорил о провалах и о бедственном положении столицы. Причины — старое мышление руководителей и оторванность партийного аппарата от жизни. Горком производит тонны бумаг, а на предприятиях партийные руководители не бывают.

Его речь напечатала «Московская правда», за скучной городской газетой утром выстроились очереди. Ее читали, не веря своим глазам. Вся Москва обсуждала этого Ельцина, которого никто не знал. С этого момента и началась его слава.

После конференции в комнате президиума Горбачев удовлетворенно сказал, что «конференция произвела на него большое впечатление». Он обещал Москве помочь и сказал, что в городе «надо все менять к лучшему, перестраивать работу всех кадров». С таким напутствием и приступил к работе Ельцин.

На первом после XXVII съезда партии пленуме ЦК Ельцина избрали кандидатом в члены политбюро. Из третьего класса партийных руководителей он перешел во второй и был уверен, что в самом скором времени займет место среди членов политбюро. Первый секретарь Москвы по партийной традиции всегда был членом высшего руководства.

Ельцин на съезде получил слово вторым — после первого секретаря ЦК Украины Виктора Васильевича Щербицкого. Но Щер-бицкий был уходящей фигурой, а на Ельцина смотрели с нескрываемым интересом. В его речи прозвучало именно то, что люди хотели слышать, и зал встречал его резкие пассажи одобрительными аплодисментами.

Ельцин говорил:

— Нет у ряда партийных руководителей мужества своевременно и объективно оценить обстановку, свою личную роль, сказать пусть горькую, но правду, оценивать каждый вопрос или поступок — и свой, и товарищей по работе, и вышестоящих руководителей...

Далее он произнес фразу, сразу расположившую к нему людей:

— Делегаты могут меня спросить, почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии? Ну что ж, могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта...

Резкая речь Ельцина не могла не обратить на себя внимания. Как странно: Ельцин никогда не умел говорить так складно и легко, как Горбачев. И речи Михаилу Сергеевичу писали лучшие в стране мастера. Но по прошествии лет никто не вспомнит ни одной речи генерального секретаря, поразившей людей. А выступления Ельцина всякий раз производили неизгладимое впечатление.

Помощник Горбачева Георгий Шахназаров вспоминал, как сильно на него подействовала речь Бориса Николаевича:

«Он уже входил в правящую партийную элиту, будучи членом ЦК, но оставался деятелем провинциального масштаба. Публично покаявшись в том, что не нашел смелости выступить против благоглупости брежневского режима, Борис Николаевич сразу перешел в разряд деятелей общенациональных.