21 августа летчики Беляев, Трычков и Ефремов сбросили на Берлин 2300 килограммов бомб и наблюдали пожары.
31 августа седьмой раз бомбили Берлин, сброшено 1600 килограммов фугасных и зажигательных бомб.
2 сентября на Берлин сброшено 700 килограммов бомб.
4 сентября — новый групповой полет — девятый по счету…
И вот общий итог: летчики 1-го минно-торпедного полка КБФ совершили девять полетов, сбросив на военные объекты Берлина 311 бомб различного калибра, общим весом 36050 килограммов. Уместно сравнить: англо-американской авиацией за весь 1941 год сброшено на Берлин 35500 килограммов бомб, то есть почти столько, сколько морские летчики Балтики обрушили на фашистскую столицу за один месяц.
Полеты требовали предельного напряжения физических и душевных сил. Какой бы выдержкой ни обладали люди, но ведь они не из железа. И потому случалось, что у самого аэродрома руки летчиков не могли больше справиться со штурвалом, глаза слипались от усталости. Не дотянув какие-то сотни метров до посадочной площадки, самолеты иной раз падали, разбивались. Так погиб экипаж старшего лейтенанта Н. Дашковского. Вместе с летчиком погибли штурман лейтенант И. Николаев, радист сержант С. Элькин.
В Берлине не допускали мысль, что на них посыпятся русские бомбы. А когда это случилось, писали панические письма на фронт.
«Дорогой мой Эрнст! Война с Россией уже стоит нам многих сотен тысяч убитых. Мрачные мысли не оставляют меня. Последнее время ночью к нам прилетают бомбардировщики. Всем говорят, что бомбили англичане, но нам точно известно, что в эту ночь нас бомбили русские. Они мстят за Москву. Берлин от разрывов бомб сотрясается… И вообще скажу тебе: с тех пор как появились над нашими головами русские, ты не можешь представить, как нам стало скверно. Родные Вилли Фюрстенберга служили на артиллерийском заводе. Завода больше не существует! Родные Вилли погибли под развалинами. Ах, Эрнст, когда русские бомбы падали на заводы Сименса, мне казалось, все проваливается сквозь землю. Зачем вы, Эрнст, связались с русскими. Неужели было нельзя найти что-либо поспокойнее. Я знаю, Эрнст, ты скажешь мне, что это не мое дело… Но знай, мой дорогой, что здесь, возле этих проклятых военных заводов, жить невозможно. Все мы находимся словно в аду. Пишу я серьезно и открыто, ибо мне теперь все безразлично… Прощай! Всего хорошего. Твоя Анна»
«Мой милый Генрих! Пишет твоя невеста. Мы сидим в подвалах. Я не хотела писать тебе об этом… Здесь взрывались бомбы. Разрушены многие заводы и дома. Мы так измучились и устали, что просыпаемся в момент разрыва бомб. Вчера с половины двенадцатого до половины пятого утра хозяйничали летчики. Чьи? Неизвестно. Всякое говорят. Нам было очень плохо. Я начинаю бояться каждой наступающей ночи. С Брунгильдой мы пошли в бомбоубежище. Там сказали, что это были русские летчики. Подумай только, откуда они летают?! Скажу тебе, что у нас каждую ночь воздушная тревога. Иногда два-три раза в ночь. Мы прямо-таки отчетливо слышим, как русские ползают над нашими головами, у них характерный монотонный гул самолетов. Они бросают адские бомбы. Что же будет с нами, Генрих? Твоя Луиза»
И мировая печать долгое время жила этими событиями.
В одной из лондонских газет сообщалось:
«Прибывший из Германии видный американец заявил, что население Берлина воспринимает бомбежки совсем не так, как англичане. Берлинцы не могут переносить воздушных налетов. После объявления воздушной тревоги начинают метаться… Каждое сообщение об интенсивном налете на Лондон и Москву вызывает чувство страха у многих жителей Германии. Они боятся ответных налетов. В середине августа ночью упало пять крупных бомб русских в центральной части города. Много убитых. Промышленный район Берлина горел в двух местах».
Ставка Верховного Главнокомандующего не задавалась целью разрушать город, как это делали гитлеровцы, бомбардируя советские города. Теперь, с дистанции времени, становится ясно и другое: ударами по фашистской столице морские летчики Балтики не только опровергли геббельсовскую брехню об уничтожении советской авиации, но и еще раз доказали, на что способны советские люди. И тогда весь мир понял: если они добрались до Берлина по воздуху, то наверняка и по суше дойдут…
ИЗ ЗАПАДНИ
Борьба развернулась с одинаковой силой на суше и на море. В первые дни войны наши корабли во главе с крейсером «Киров» вели бои в Рижском заливе.
Командовал отрядом легких сил и держал свой флаг на «Кирове» контр-адмирал Валентин Петрович Дрозд. Первую боевую школу он прошел в Испании. В качестве советника командира флотилии миноносцев республиканского флота Рамиреса он ходил в походы навстречу транспортам с оружием из Советского Союза и не раз принимал участие в боях с кораблями мятежников. С первых дней Отечественной войны корабли под его командованием охраняли вход в Рижский залив и они же под флагом контр-адмирала Дрозда шли в бой против фашистских кораблей, пытавшихся завладеть важнейшими коммуникациями.
В Усть-Двинск прибыл командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц.
— Боимся за вас, Валентин Петрович, как бы вы тут не застряли, — с тревогой сказал он Дрозду. — Вы знаете, каково положение на фронте?
И сообщил, что немецкие танки вышли к Западной Двине и двигаются на Ригу… В этих условиях оставаться в Рижском заливе слишком большой риск для «Кирова» и остальных кораблей. Не случайно немецкие радиостанции трубят на весь мир:
«Большие силы красных закупорены в Рижском заливе, они попали в ловушку и обречены на гибель».
— Еще неизвестно, кто окажется в ловушке, — по лицу Трибуца проскользнула ироническая улыбка. — Но надо уходить…
А уйти отсюда было не просто: Ирбенский пролив минирован, другой пролив — Муху-Вяйн мелководен.
В. Ф. Трибуц приказал вызвать командиров соединений, командиров кораблей, штурманов и сообщил:
— Будем выводить корабли через Муху-Вяйн. Другого выхода не вижу.
— Не пройти, товарищ адмирал, — возразил кто-то. — Там же мелко. Притом на середине пролива, на самом повороте со времен первой мировой войны лежит немецкий транспорт «Циммерман» с цементом, а в 1917 году во время Моонзундской операции затоплен русский линкор «Слава».
— Мы углубим канал, обойдем все подводные препятствия. Правда, «Кирову» придется идти впритирку. На то есть у нас опытный штурман, — Трибуц бросил взгляд на старшего лейтенанта Пеценко. — Как ваше мнение, Василий Трофимович?
Пеценко, щеки которого разрумянились от неожиданной похвалы, подтвердил, что другого выхода нет.
— Ну, а раз нет, немедленно приступайте к делу. Вам вместе с гидрографами поручаю пройти канал, промерить глубину, нанести данные на карту, а я сейчас же свяжусь с начальником Балттехфлота Гребенщиковым и прикажу срочно выслать из Пальдиски земснаряды. Будем углублять и расширять канал с таким расчетом, чтобы не позже, чем через трое суток, начать проводку кораблей.
Совещание пришлось прервать: к кораблям приближалась очередная волна фашистских пикировщиков. Хлопали зенитки, взахлеб строчили пулеметы.
— Готовьтесь к переходу, Валентин Петрович, — сказал комфлотом Дрозду. — Время не терпит, каждая минута дорога.
Корабли перешли на Кассарский плес, в район Куйвастэ, а штурман и гидрограф пошли на гидрографическом судне «Вал» с тралом. Они дошли до самого выхода из пролива, повернули обратно, еще раз обследовали глубины, то и дело корабль стопорил ход и гидрографы выставляли вешки на границе фарватера.
Вернулись в сумерках. Поднялись на палубу «Кирова» к командующему флотом.
— Давайте сюда планшеты, — нетерпеливо потребовал адмирал Трибуц.
Он долго пристально всматривался в узкую извилистую морскую дорожку, испещренную цифрами. Никто не решался нарушить тишину. Все ждали, пока командующий скажет свое слово.