Баронесса плакала украдкой, оставляя отель, в котором была так счастлива, людей, служивших ей с усердием, добрых крестьянок, показавших ей такую сильную привязанность.

Цецилия без умолку спрашивала:

— Где же папа? Отчего он не едет с нами?

Это продолжалось до заставы Сен-Дени, на которой случилось рассказанное нами происшествие, которое имело такие последствия, счастливые для бедных эмигрантов.

Благодаря новому паспорту, более исправному, нежели первый, путешественникам не делали больших затруднений; притом, для большей безопасности, они останавливались только в маленьких деревенских трактирах. Лошадь была хорошая и ехала по двенадцати лье в день, так что в ночь на шестые сутки беглецы достигли Булони.

Проезжая через Абевиль, Пьер Дюран засвидетельствовал свой паспорт для продолжения пути.

Мы умалчиваем о жалобах маркизы, когда ей приходилось спать под трактирными простынями и жечь сальные свечи.

Баронесса с ангельской кротостью переносила эти аристократические выходки.

Цецилия была в восторге: она видела деревья, цветы и поля. Дети как птицы, этого для них довольно.

Приехав в Булонь, путешественники остановились на Парижской улице, в отеле «Франция».

Мадам Амброн, содержательница гостиницы, была истая роялистка; ее рекомендовали баронессе как женщину, на которую можно положиться. В самом деле, когда баронесса открыла ей свое звание, мадам Амброн обещала ей на другой же день, если будет попутный ветер, переправить ее в Англию.

Потом она отвела путешественницам скромные, по столь опрятные комнаты, что сама маркиза прекратила на время вздохи, не прерывавшиеся с того времени, как она оставила свой отель.

На следующее утро мадам Амброн, знакомая со всеми прибрежными моряками, условилась с хозяином небольшого корвета, который за сто луидоров взялся перевезти беглецов в Дувр.

В продолжение всего дня баронесса смотрела на флюгер, находившийся перед ее окнами. Встречный ветер постоянно дул уже пять или шесть дней, но Бог, как будто считая бедное семейство достаточно уже пострадавшим от потери своего главы, сжалился над беглецами: к вечеру флюгер повернулся, и хозяйка весело вошла известить баронессу, чтобы они приготовились выехать перед тем, как запрут заставы.

В пять часов маркиза, баронесса и маленькая Цецилия снова разместились в тележке, а Пьер Дюран сел на оглобли. Они выехали без затруднения. Отъехав полмили от города, свернули на проселочную дорогу, к маленькому загородному дому, купленному госпожой Амброн в четверти лье от моря. В этот дом обыкновенно приезжали за путешественниками, которые хотели переехать в Англию.

Мадам Амброн желала сама присутствовать при их отъезде. Эта достойная женщина встретила баронессу, ее мать и дочь; было десять часов вечера.

В полночь постучались в двери — то был сам хозяин шлюпки. Баронесса, по условию, заплатила ему пятьдесят луи вперед; остальные должно было отдать на английском берегу.

Женщины завернулись в шубы; мадам Амброн поддерживала маркизу, ужасавшуюся при мысли идти пешком половину лье и ночью; Пьер Дюран взял на руки Цецилию, и все отправились в путь.

По мере приближения их к морю увеличивался печальный шум прибоя, и маркиза трепетала при мысли, что ей придется пуститься по морю в маленькой шлюпке, и предлагала лучше спрятаться где-нибудь в провинции.

Баронесса время от времени поглядывала на маленькую Цецилию, спавшую на руках фермера, и молча отирала слезы.

Пришли к берегу, крутому, как гранитная скала; надобно было спускаться; маркиза совершенно потерялась от испуга.

Тропинка, шириной в два фута, вилась по этой стене; баронесса взяла свою дочь из рук Дюрана и пошла вперед, за ней последовала мадам Амброн, опираясь на фермера; маркиза, поддерживаемая перевозчиком, замыкала шествие.

Когда сошли вниз, баронессу объял невольный страх. На всем горизонте не было видно ни лодки, ни людей, но перевозчик свистнул, и появилась черная точка, увеличивавшаяся по мере приближения, то была лодка с двумя гребцами.

Госпожа Марсильи в последний раз обернулась, чтобы поблагодарить мадам Амброн и проститься с Пьером Дюраном; добрый фермер вертел шляпу с видом человека, который хочет, но не смеет что-то сказать.

— Ты хочешь сказать мне что-нибудь, друг мой? — спросила баронесса.

— Извините… простите… баронесса, — сказал Пьер Дюран, — потому что не мое дело мешаться.

— Ничего, говори, любезный Дюран, — все, что ты мне скажешь, будет принято с удовольствием.

— Я хотел вам сказать, — продолжал фермер, — что, может быть… принужденные ехать так неожиданно, в такую дорогую страну, как Англия, не зная, сколько времени вы в ней останетесь…

— Ну! Что же? — спросила баронесса, видя, что Дюран колеблется.

— То, что вы, баронесса, — отвечал фермер, — не собрали столько денег, сколько бы нужно.

— Я понимаю тебя, мой друг, — сказала баронесса, пожимая ему руку.

— И, — продолжал Дюран, — если бы баронесса… так как аренда наша продолжится еще шесть лет и, надеюсь, будет снова возобновлена, если бы баронесса, говорю я, позволила мне заплатить ей за два года вперед… то оказала бы мне большую милость, потому что разбойники могут отнять у нас эти деньги, и они были бы гораздо сохраннее в руках баронессы. Одним словом, приняв девять тысяч франков, баронесса доставила бы нам большую радость. Они здесь, в этом мешочке — все луидорами. О! Вы можете их взять спокойно; нет ни одного обрезанного.

— Я принимаю их, мой друг, — сказала баронесса, — мы увидимся снова, во времена более счастливые. Будь покоен, Дюран, я никогда не забуду твоей преданности.

— Садитесь скорее, — закричал лодочник, — какой-нибудь таможенник вздумает делать объезды, и тогда мы пропали.

Баронесса в последний раз пожала своей нежной и белой рукой мозолистую руку Дюрана и, обняв мадам Амброн, вскочила в лодку, где ее уже ждали маркиза и Цецилия.

В это время раздался крик: «Кто идет?»

— Отваливай, — сказал лодочник, — и в путь. Живее!

И, прыгнув в лодку, он ногой толкнул ее в море.

Десять минут спустя приехали на корвет, а через день три беглянки сошли на берег в Дувре.

Выйдя на берег, баронесса хотела тотчас нанять карету в Лондон, но маркиза объявила, что так как они счастливо выехали из Франции и достигли безопасного места, то не сделает ни шагу более в смешном наряде, в который она принуждена была одеться. Не видя в этом ничего неудобного, баронесса согласилась; она почти всегда исполняла требования маркизы де ла Рош-Берто, часто безумные, с той дочерней покорностью, которую можно еще встретить в знатных фамилиях, сохранивших предания 17-го века.

Баронесса приказала отвезти себя в лучший дуврский отель, и там, несмотря на усталость и необходимость отдыха, маркиза отперла ящик, спрятанный ею в одноколке, вынула из него прежнее свое белье и платье и, с пренебрежением отбросив ненавистную для нее крестьянскую одежду, начала свой туалет, который окончила, только когда напудрилась и причесалась с такой тщательностью, как если бы вечером должна была представляться королеве.

Все заботы баронессы были сосредоточены на маленькой Цецилии, по счастью, довольно легко перенесшей морское путешествие; но так как она спешила приехать в Лондон и выбрать постоянное местопребывание, то в тот же день нашла места в дилижансе, который отправлялся в столицу в девять часов утра на следующий день.

Английские дилижансы очень удобны, поэтому маркиза села в него без отговорок, особенно когда увидела, что по заботливости своей дочери ее место отделено от всех других путешественников.

Переезд из Дувра в Лондон был скор по обыкновению. Путешественницы, почти не останавливаясь, проехали Кентербери и Рочестер и в тот же день приехали в Лондон.

Баронесса была столь грустна, что не могла смотреть вокруг себя, но маркиза была в восторге; она видела ливреи, гербы, пудру — вещи, которых уже не видела около трех лет, и Лондон показался ей прекраснейшим из городов, а англичане — величайшей нацией на свете.