— Дурочка, дитя мое, жизнь моя, — бормотала она. — Мы же хотим тебе счастья. Люди будут тебе завидовать из-за такого жениха.

Восемь дней в доме реб Хаима Алтера царил настоящий ад. Диночка плакала и даже слышать не желала о том, чтобы стать невестой Симхи-Меера.

Она очень стыдилась того, что ей сватают какого-то хасида в длинном лапсердаке. Ей было стыдно перед подругами-нееврейками, в кругу которых она рассуждала о том, как выберет себе черноглазого рыцаря, благородного человека. При всей ее любви к дому и родителям Диночка терпеть не могла евреев в длинных лапсердаках, приходивших к ним в гости. Они вызывали у нее омерзение. Ей казалось, что она из другого теста. Диночка не выносила своих братьев, избалованных тупых парней, которые ссорились с ней, таскали ее за косы и презирали за то, что она девочка. Она жила в других мирах, упивалась немецкими и французскими романами, их героями и героинями. Ей было неприятно, что отец называет ее еврейским именем Дина. Сама она называла себя Дианой.

Когда Диночка стала плакать и говорить, что она не хочет быть невестой, отец посмотрел на нее своими большими черными маслянистыми глазами и сказал:

— Глупая девчонка, да разве ты понимаешь, кого тебе сватают? Илуя!

Он не знал мыслей своей дочери. Он знал, что девушка не должна учить Тору, не должна читать поминальную молитву по родителям, поэтому ей позволительно быть глупой, ее можно посылать в нееврейские школы, ей можно разрешать читать всякие книжки, танцевать и играть на фортепьяно, но все это — пока она ребенок. Ведь дети играют в разных там кукол. А как только она вырастет, как только станет девушкой на выданье, ее надо обручить, дать ей мужа, который силен в изучении Торы, дать хорошее приданое и подарки для жениха. После этого она должна стать женой, рожать детей своему мужу и внуков своим родителям. Так заведено у всех богатых евреев, слава Богу.

— Вот ты увидишь подарки, которые ты получишь… — пытался утешить ее реб Хаим Алтер.

Девушка упала на шею матери. Мать у нее была современная, читала книжки, носила, как барыня, красивые платья, но и мать смеялась над слезами Диночки.

— Я тоже так плакала, Диана, — сказала она дочери, называя ее нееврейским именем. — Я была образованной девушкой, говорила по-французски. Тем не менее я ни о чем не жалею. Чтоб ты была такой счастливой при своем муже, как я счастлива при твоем папочке.

— Но если я его не люблю… — горько плакала Диночка.

Мать так громко рассмеялась, что затряслись все кудряшки в ее светлом надушенном парике.

— После свадьбы ты его полюбишь, — успокоила она дочь.

Видя, что ее судьба уже решена, Диночка попыталась выпросить себе хоть что-нибудь.

— Мамочка, — сказала она, покраснев. — Ну, хорошо, я стану невестой, но не его невестой… Я его ненавижу…

Она опустила голову и выпалила:

— У него ведь есть брат… Поговори с папочкой…

И она со слезами бросилась целовать мать.

Мать вытерла ей слезы маленьким вышитым платочком и пошла на переговоры с мужем.

— У девочки на сердце другой мальчик, — сказала Прива. — Она плачет, Хаимче.

Реб Хаим Алтер заткнул уши, чтобы не слышать таких речей.

— О чем ты говоришь, Привеши? — сказал он вне себя от ярости. — Симха-Меер — илуй. Мне люди завидуют. А второй брат ничего собой не представляет, дубовая голова…

Когда Прива попыталась снова об этом заговорить, вмешался сват Шмуэль-Зайнвл:

— Не принято женить младшего сына раньше старшего, — сказал он, перефразируя слова, сказанные Лаваном-арамейцем праотцу нашему Яакову, когда тот хотел жениться на Рахели, а не на Лее.

— Да он моложе на пять минут, — попробовала пошутить Прива.

— Все равно, — сказал Шмуэль-Зайнвл. — Я не пойду к реб Аврому-Гершу говорить на эту тему. Он меня из дома вышвырнет.

Прива больше об этом не заговаривала. Кроме того, к ним понаехали родные и двоюродные тети, кузины и дальние родственницы как со стороны отца, так и со стороны матери. Они, не переставая, восхваляли илуя, кидались целовать Диночку, беспрестанно желали счастья и сплетничали. Они заклинали, уговаривали девушку, пока Диночка — мягкая и сентиментальная — не устала от их уговоров и не сдалась. Она со слезами на глазах сшила бархатный мешочек для тфилин в подарок своему жениху. На мешочке она вышила золотыми нитками щит Давида, оба имени жениха и год по еврейскому календарю от сотворения мира. Отец накупил ей множество чудесных подарков. Мать приготовила к тноим красивые длинные платья.

Тноим отмечались с большой помпой в доме реб Хаима Алтера. На празднике были все лодзинские богачи, все почтенные евреи и уважаемые хасиды с обеих сторон. Реб Хаим Алтер даже послал своим ткачам через Шмуэля-Лейбуша лекеха и водки и отпустил их с работы после минхи. Сразу же после тноим будущий тесть открыл банковский вклад на пять тысяч рублей на имя Симхи-Меера. И обязался дать еще две тысячи перед самой свадьбой. Реб Авром-Герш не соглашался на меньшее, и реб Хаиму Алтеру пришлось уступить. Еще три тысячи рублей положил на этот счет реб Авром-Герш. Ему не надо было давать полные три тысячи, потому что по обычаю сторона жениха дает только треть того, что дает сторона невесты. Но реб Авром-Герш любил круглые цифры, и он положил на счет все три тысячи, чтобы стало целых десять тысяч.

Невеста подписала брачный договор на всех языках, которые знала, — на идише, по-польски, по-русски, по-немецки и даже по-французски, чтобы за каждую подпись получить подарок. Ее всю увешали бриллиантовыми кольцами, серьгами, брошками и в придачу одарили тяжелым колье. Свадьба была отложена на несколько лет.

Сразу же после подписания тноим хасиды сбросили со столов цветы, которые заботливо расставила Прива, сгребли в кучу дорогую посуду и принялись пить водку и плясать на столе. Прива злилась, а реб Хаим Алтер еще больше заводил хасидов:

— Танцуйте, евреи, на столе и на скамейках…

Только Янкев-Бунем печально сидел в конце стола, словно скорбел по усопшему посреди всеобщего веселья. Он ничего не слышал и не обращал внимания на евреев, протягивавших к нему потные руки, кричавших «Лехаим!», желавших и ему вскоре стать женихом. Он не видел блюд, которые пододвигали к нему официанты в шелковых ермолках. Он не ответил на приветствия сыновей реб Хаима Алтера, которые веселились и плясали на тноим своей сестры. Тая от удовольствия, они шептали ему на ухо хасидские пошлости о женихе и невесте.

— Хорошо сказано, а? — спрашивали они Янкева-Бунема.

Он их не слышал.

Он смотрел в другую сторону, в отрытую соседнюю комнату, где в окружении женщин сидела невеста. Он хотел ее увидеть, заглянуть ей в глаза. Но она не поднимала глаз. Только однажды их взгляды, их печальные взгляды встретились, и оба сразу же опустили головы.

Хасиды взяли жениха плясать в свой хоровод.

На следующее же утро после тноим реб Авром-Герш отдал жениха учиться к реб Носке, как ему велел его ребе. И реб Хаим Алтер забрал своих сыновей от реб Боруха-Вольфа, хотя им и этого учителя хватало с избытком. Он тоже перевел их к реб Носке, чтобы они учились вместе с Симхой-Меером.

В Балуте, среди ткачей, портных, извозчиков, трюкачей и побирушек, жил в маленьком домике выдающийся знаток Торы реб Носке, к которому и были отданы в обучение сыновья этих богачей. Вообще-то он не был простым меламедом, но в раввины не годился, и ему приходилось зарабатывать на жизнь преподаванием. Это был человек, не приспособленный к жизни в Лодзи.

Посреди огромной ярмарки и вечной суматохи бурно растущего города, где евреи все время крутились, торговали, занимались маклерством и всякими махинациями, раввины очень хорошо зарабатывали. Евреи часто судились между собой. Евреи давали деньги под залог. Евреи заключали договоры о компаньонстве. При этом они предпочитали обращаться в раввинские суды, а не к русским судейским чиновникам, поэтому раввины зарабатывали много денег. Однако реб Носке не мог быть раввином в Лодзи. Лодзинские раввины должны были разбираться не столько в Торе, сколько в векселях, от них требовалось умение распутать все комбинации, понять все хитрости купцов, они должны были знать, как составляются торговые договоры и каковы оптовые и розничные цены на шерсть и хлопок. Реб Носке всего этого не знал и не хотел знать. Он знал только Тору.