— Летел с девятого этажа. Упал плашмя на травяной газон. Лицом вниз. Ни одного перелома, — объяснял доктор. — Ни одного!

Богданов осторожно трогал бока, ноги, спину лежащего мужчины.

— А кровь?

— Ссадина на плече. Царапина. Это всё! Посмотри.

Аспирант Богданов смотрел и мелко утвердительно кивал головой.

— Глубокий шок на фоне примерно литра-полутора алкоголя — чистая водка и водка в смесях, — пояснил Лекрин.

Доктор Лекрин был талантливым доктором и был наделен серьезными амбициями. У него была своя теория болезней и здоровья. Краеугольным камнем сложных умственных построений служила, как часто бывает, элементарная общеизвестная фразочка: «Все как на собаке заживет!» Именно так — ВСЕ заживет, ЕСЛИ сможешь стать как собака. В каком смысле? Болезни такие же живые существа, как животные и растения. Мы пожираем растения и тела животных, но это не мешает им продолжать сосуществовать с нами. Болезни пожирают нас, но мы при определенных условиях можем сосуществовать с ними. Их преувеличенную агрессию, их смертельную опасность для нас провоцирует наше сознание — верхний слой нашего «я». Ниже лежит подсознание. Оно управляет тайно, но определяет очень многое. В этом доктор Лекрин соглашался с доктором Фрейдом. Но он шел дальше — под подсознанием лежит сама природа. Там, в мире инстинктов, лишенном самокритики и честолюбия, мы равны с собакой. Если дать действовать этому слою — болезней нет, и человек свободен. Алкоголь, наркотики, сильные стрессы подавляют сознание, и именно тут (по доктору Лекрину) есть шанс для природного слоя. Мудрость пьяных, ловкость лунатиков, непостижимая находчивость и изворотливость наркоманов — вот что интересовало автора новой ТЕОРИИ ЗДОРОВЬЯ.

Поэтому он горящим глазом смотрел на распростертое грузное тело Гвоздева — тело без единого перелома.

Аспирант Богданов восхищался доктором Лекриным и высоко ценил его дружбу. Аспирант Богданов был узким специалистом с весьма широкими взглядами. Он писал диссертацию на тему «Костные травмы при падении со средневысоких конструкций» (по темам падений при гололеде, выпадений из рельсового транспорта и падений с летающих аппаратов работали его смежники — аспирант Клеверов, аспирант Пехотин и доцент Вахид-заде).

Поэтому он горящим глазом смотрел на распростертое грузное тело Гвоздева — тело без единого перелома.

— Традиционная медицина уже может говорить о чуде — костных переломов нет вообще, ни одного, за это я ручаюсь. Но у меня жуткое подозрение, что и внутри все в порядке. Он в шоке, не хочу торопить события, но внутри, я имею в виду не у него, а у меня внутри, все трясется. Ты понимаешь, что это значит? Здесь природа благодаря мощной дозе алкоголя сыграла ва-банк — и выиграла! Это значит, что при отключенном сознании человек может прыгать с небоскребов.

Гвоздев всхрапнул и слегка пошевелился. Медики рванулись. Чудо-пациент замер. Чуть сочилась кровь из ссадины на плече.

Доктор Лекрин осторожно протер гвоздевское плечо ваткой с перекисью. Даже йод не хотел он применять — все, все оставить природе!

— Достань посуду! — сказал доктор и указал долговязому аспиранту верхнюю полочку над умывальником.

Разлили коньяк в стопочки.

— За будущее не пьют, — сказал доктор Лекрин. — Выпьем за сегодняшний день, за это воскресенье. За начало новой эры в медицине!

Вечером в клинику зашел профессор Драшку. Доктор Лекрин доложил ему общую обстановку, а потом поведал о случае с выпавшим с балкона Гвоздевым.

— Где он?

— Я поместил его в реанимацию.

— Пойдемте.

В 203-й реанимационной палате была полутьма. Тикали и подмигивали приборы. Единственная яркая лампа горела над столиком дежурной сестры. Сестра спала, положив голову на раскрытую книгу.

— Где он?

— Здесь, профессор, здесь… мы не стали перекладывать его на кровать… он лежит на тележке… я не хотел рисковать и поэтому…

Тележка была пуста.

— Как вас зовут, сестра?

— Люся.

— Вы, Люся, красивая девушка… но вы знаете, что такое пост в реанимационной палате?

— Это случайно! Это я на секунду… отключилась, профессор…

— На этом посту нельзя читать книги, на этом посту надо помнить…

Аспирант Богданов схватил за руку доктора Лекрина:

— Вот он!

В дверях реанимации, завернутый в серую простыню, стоял Гвоздев.

— Как вы себя чувствуете, Николай Иванович?

— Плохо.

— Почему же вы встали-то? Вы же понимаете, что после того, что случилось, вам никак нельзя… Как же можно вставать?

— В уборную.

— Вам всё принесут! Всё! Лягте. Вам нельзя ходить!

— Да ничего…

Разговор происходил в кабинете завотделением. Гвоздев сидел на диване, обитом коричневым кожзаменителем, а три врача разных возрастов и степеней сидели перед ним на стульях.

— Можно мне позвонить? — спросил Гвоздев.

Доктор Лекрин и аспирант Богданов посмотрели на профессора. Профессор взял руку больного, нащупал пульс, беззвучно пошептал губами, глядя на часы. И только после этого сделал вежливый, разрешающий жест рукой.

— Пожалуйста! — сказал он с едва заметным молдавским акцентом.

Гвоздев набрал номер.

— Бобёр, как ты? Как там все кончилось-то? Ключ от моей хаты у кого?.. Ты пьяный, что ли?.. Ну, я… Ну, Гвоздь это… Чего?.. Чего, чего?.. Куда отвезли?.. Меня? Ну, я тут и нахожусь… Да, поздно сегодня… Давай часов в десять. Ну, будь! — Гвоздев повесил трубку. — Спасибо. Завтра за мной кореш приедет, заберет меня… Я не знаю, как все это… голова плохо варит у меня… если у вас платная, я завтра вечером все… в общем, все будет о’кей… а я по «скорой» попал?

Медики слушали и напряженно молчали. Доктор Лекрин поднялся со стула, подошел к Гвоздеву и осторожным сильным движением уложил его на диван.

— Вы многое забыли, Николай Иванович. Полежите. Закройте глаза.

Гвоздев подчинился.

— Что вы помните о вашем полете? — тихо и медленно спросил доктор Лекрин.

Пациент помолчал. Подышал, закрыв глаза и положив голову на валик дивана. Потом сказал:

— Три раза я видел… Бобёр не верит, а я видел… Она как сковородка… с короткой ручкой… и летает такими уменьшающимися кругами, вроде как воронка…

В кабинете наступила тишина. За распахнутым настежь окном в жаркой темноте лета далеко-далеко слышались тревожные вскрики «скорой помощи». Медики пошептались, и прошелестели в полутьме слова «амнезия», «иридиогиперимия», «антипиретики».

Гвоздев на диване пукнул и стал дышать ровнее.

— Понаблюдайте его! — Профессор Драшку указал Богданову на лежащего. — А вас, Лекрин, прошу со мной.

На лестничной площадке возле цельного стекла большого окна профессор сказал:

— Поздравляю, коллега! Очень интересно, и хочу подчеркнуть, что это исключительно ваше достижение.

— В каком смысле? — спросил озадаченный Лекрин.

— Ну, в том смысле, что это не вполне по профилю нашего института, но… в меру своего влияния могу обещать, что поставим вопрос об открытии нового направления… и тогда… ваши перспективы становятся… — Профессор пожевал губами и рукой показал дальнейшее развитие перспективы.

— Спасибо, профессор. — Лекрин опустил глаза. Сердце колотилось.

— У меня к вам просьба, голубчик, — сказал профессор, беря Лекрина за пуговицу халата и внимательно ее разглядывая. — Вы дежурите, так что… вас не затруднит?…Часа через два позвоните ко мне домой и скажите жене, что у нас тут с вами срочные дела… и я никак не могу оторваться… Одним словом, что дома буду утром, после обхода… Короче, голубчик, поздравляю вас с большой удачей! Вы поняли меня?

Профессор отбыл в темноту, а молодые медики обустроились в том же кабинете возле больного, поужинали чем Бог послал, выпили по две рюмки коньяку, а потом еще по одной и начали строить планы. Мысль колебалась между получением гранта от фонда Сороса на дальнейшие разработки (Международный вариант) и созданием собственной «Клиники Отключения Сознания» в Крыму, где хорошее сочетание высоких скал и качественного алкоголя (Патриотический вариант).