Клава поздоровалась с Сапожниковым, а потом протянула мне руку:

— Здравствуй, комбайнёр! Возьмёшь меня на машину?

Румянец разлился по её загоревшему лицу. От Вороной веяло степным здоровьем.

Не успел я ответить, как в разговор вмешался находившийся в конторе Моисей Степанович:

— Комбайн не женское занятие. Моя Маруська тоже этим делом заразилась, к комбайну рвётся.

— Раз рвётся, зачем её удерживать? — заметил Афанасий Максимович.

— Не пущу. Не к чему дочке в чумазых ходить. Не бабское это дело.

— А трактором управлять, по-вашему, Моисей Степанович, женское дело?

— Мужское. Что для трактора, что для комбайна — сила нужна. А где она у Клавки? Её бог обидел, девчонкой на свет пустил.

— Не обидел, — ответила Клава. — Я на свою судьбу не жалуюсь. Нам в станице Егорлыкской говорили, что для работы на комбайне, кроме силы, ещё и смётка нужна. Скажите, Моисей Степанович, кто в нашей округе первенство по тракторам держит.

— Ишь ты… Испытать меня хочет! Я ведь грамотный, газеты читаю, радио слушаю. В каждой газете про трактористку Прасковью Ковардак печатают. Правда, хоть и по соседству с ней живём, но видать не приходилось. Должно быть, царь-баба, под стать крепкому казаку.

Вороная не выдержала и рассмеялась. Паша Ковардак не обладала ни большим ростом, ни огромной силой, но трактором управляла мастерски.

— На тракторе работать — одно, а на комбайне — другое, — не сдавался Моисей Степанович. — Что-то я не слыхал, чтобы раньше женщины на комбайнах работали.

— Раньше… Раньше у нас и комбайнов своих не было, — ответила Клава, посматривая то на Сапожникова, то на меня, как бы ожидая нашей поддержки.

Афанасий Максимович внимательно слушал Клаву. Ему нравился её задор, стремление во что бы то ни стало стать комбайнёркой и на деле доказать всему колхозу, что мужская специальность женщинам тоже по плечу. Паша это уже доказала на тракторе.

Встретилась, с ней Вороная на районном слёте передовиков сельского хозяйства. Разговорились и быстро подружились. Вороная сказала, что хочет пойти в комбайнёрки, а Паша стала её отговаривать, советовала не сразу садиться за руль, а начинать с азов, с работы на прицепных машинах.

Два года Ковардак работала прицепщицей в тракторной бригаде, ко всему присматривалась, во всё вникала. А потом её послали на курсы и только после этого трактор доверили.

Нашёлся в станице человек, который ради красного словца на большом колхозном собрании назвал Пашу орлицей… с куриными крыльями.

— Должно быть, злой человек, — заметила Клава.

— Просто острослов. Ко всему с недоверием относился, оттого и прозвище носил «Фома-неверующий».

Проработала Паша одну весну, и выросли у неё орлиные крылья. Заговорили о девушке в районе и даже в крае. Встретил её как-то «Фома-неверующий» и спрашивает: «Летаешь?» — «Летаю». — «Читал я в газетах, что теперь есть две Паши — две орлицы. Одна — на Кубани, другая — на Украине. Зовут её Прасковья Ангелика».

Нелегко было Ангелиной стать трактористкой. Родители запрещали заниматься «мужским делом». И Паша тайком от них вместе со своими подружками изучила машину. Противился и директор МТС. Он долго не соглашался доверить девчонке трактор. Но Ангелина добилась своего. Она так изучила машину, так научилась управлять ею, что после окончания полевых работ тот же директор премировал Пашу ценным подарком и выдал книжку ударника.

Премировать-то премировал, а через месяц перевёл на нефтебазу… в кладовщицы. Только благодаря настоянию колхозников Пашу вернули на трактор.

Вороная вырезала портрет Ангелиной из газеты, сделала для него рамку и повесила на стене рядом с семейными фотографиями. Ангелина — такого же роста, как и Ковардак, может быть, побольше, такая же у неё по— мальчишески стриженная голова и, самое главное, такая же твёрдая вера в свои силы.

Клава поделилась с Пашей своими планами, когда она во второй или третий раз встретилась с Ковардак в Шкуринской. «Значит, в штурвальные? — говорила Ковардак. — Добро! Будешь стоять на мостике, и станичники увидят, как высоко колхоз поднял женщину-труженицу. Поглядят и сами захотят пойти по твоей стёжке-дорожке».

Заранее скажу, что с помощью Сапожникова Клава проложила эту стёжку-дорожку. Потом по ней пошли сотни и сотни кубанских колхозниц: они уже не так спотыкались, как спотыкалась первое время Клава.

Да и голосов, доказывающих, что комбайн «не женское дело», раздаётся теперь меньше.

Дальний прицел брал Афанасий Максимович, когда добивался для Клавы Вороной места на комбайне.

Накануне жатвы я пришёл к Сапожникову, чтобы вместе с ним отправиться в степь осмотреть участки, отведённые для комбайновой уборки.

Афанасий Максимович оторвался от лежавшей перед ним книги и, проведя рукой по её корешку, спросил:

— Про старика степняка читал?

— Про какого старика?

— Про того, что Максим Горький писал.

Я помнил много стариков, о которых писал Алексей Максимович, но кого из них имел в виду Сапожников?

Сапожников напомнил, что в сентябре 1929 года Максим Горький побывал на Северном Кавказе, в зерносовхозе «Гигант». Здесь в День урожая возле комбайна он познакомился со старым хлеборобом, впервые увидевшим машину. После этой встречи Горький написал рассказ.

Сапожников раскрыл книгу и начал читать вслух:

— «Комбайн остановился, он подбежал к рукаву, из которого в подставленный мешок сыпалось толстой струёй зерно, и, сунув пригоршни под золотую струю, зачерпнул ими зёрна. Несколько секунд он смотрел на него, приподняв пригоршни к лицу, согнув пыльную, тугую шею. Потом, показывая зерно окружающим, сказал хрипло и задыхаясь:

— Настояще… Дьяволы! А?

Рядом с ним стояли такие же, как сам он, но помоложе его, они смотрели на машину так же очарованно, но и как бы испуганно и завистливо…»

— Здорово подмечено! — не выдержав, воскликнул я.

— Послушай дальше, что Горький в конце рассказа о старике сказал, какие мысли в нём вызвал комбайн и как глубоко взволновала его новая машина: «Может быть, он завистливо думал, что новые люди способны побороть и суховей, который насмерть выжигает хлеб, и мороз, убивающий зерно в земле».

Позже, выступая перед молодёжью, Сапожников говорил о новых людях, способных оседлать сельскохозяйственную технику, вступить в схватку со злыми силами природы.

Не каждому Сапожников доверял машину. Подаст, к примеру, молодой колхозник заявление с просьбой послать его в школу механизаторов или на курсы шофёров, — Афанасий Максимович с ним побеседует, выяснит, почему он хочет учиться на механизатора, какие наклонности имеет, и непременно спросит: «За плугом ходил?», «На простейших машинах работал?» Одним словом, целый экзамен устроит, прежде чем решить, стоит ли парня на колхозные средства учить.

Интересовался он и образованием.

— Четыре класса окончил, — качал он головой, — маловато…

— Да я же, Афанасий Максимович, не в техникум поступаю, а только на курсы, — оправдывался паренёк.

— А ты не хорохорься. Новая техника грамотных людей к себе требует.

Нерях он не допускал к машине. Посылал возчиками горючего, утверждая, что подсобная работа — лучшая проверка.

… В полдень мы отправились в степь. Небо было хмурое. Но вскоре тучи, нависшие над Шкуринской и готовые вот-вот разразиться ливнем, начали редеть. Пробившееся сквозь них солнце «съело» туман.

По обе стороны полевой дороги лежали бескрайние пшеничные массивы. Крупные, тяжёлые колосья клонились к земле.

— Это с тобой, Костя, озимка здоровается, — заметил Сапожников, — Не скажу, кланяется ли пшеница тебе как комбайнёру за то, что ты её хорошо и в срок посеял, но факт — кланяется.

Осмотрели мы и яровые. Кукуруза, ячмень, овсы радовали глаз. Их сеяли без меня. На участке второго звена обнаружили много сорняков в подсолнечнике. Я посоветовал бригадиру поднять всё звено и прополоть поле.