Накануне нас предупредили: члены Центрального Комитета партии сначала хотят послушать механизаторов, а потом, быть может, выступят сами.

— Тебе, Костя, придётся выступать от Кубани, — сказал руководитель нашей делегации, — и передать рапорт механизаторов Азово-Черноморья, готовься произнести речь.

Подготовиться к выступлению было не так просто, как мне казалось.

Все ушли в театр, а я весь вечер просидел за письменным столом. Несколько раз пробовал записать мысли, но только брался за перо — на бумагу ложились какие-то нескладные, корявые слова.

Отложив ручку в сторону, решил больше не мучить себя. Не мастер я писать выступления!

Время шло, и я не заметил, как ребята вернулись из МХАТа.

— Подготовился, написал? — первым делом спросил меня руководитель делегации.

— Подготовиться-то я подготовился, а написать ничего не написал. Попробую обойтись без бумажки. Выйду на трибуну и начну говорить. Так у меня лучше получится…

Когда кремлёвские куранты пробили ровно два часа дня, в помещении Центрального Комитета партии открылось совещание комбайнёров и комбайнёрок страны.

Здесь мы встретились с членами ЦК партии и советского правительства.

В просторном, торжественном зале заседания, за удобными для работы столами разместились посланцы колхозной деревни.

Нас было около двухсот человек. Мы представляли тогда немногочисленную армию механизаторов сельского хозяйства.

Обстановка на совещании была очень непринуждённой.

Члены ЦК интересовались, как мы живём, как питаемся в поле, что делаем для того, чтобы удлинить жизнь доверенных нам машин.

Если кто-нибудь из нас сбивался в выступлении — репликой, дружеской улыбкой его тут же подбадривали члены ЦК.

Помнится, комбайнёрка Маша Петрова из Жерновской МТС вышла на трибуну и растерялась. Покраснела и молчит, не знает, бедняга, с чего начать. Мы сильно переволновались за своего товарища. Но вот из президиума раздаётся спасительная реплика: «Говорите смелее — здесь все свои!»

И Маша осмелела. И пошла, и пошла… И так разговорилась, будто ей не впервой держать речи перед руководителями партии и правительства. Забыла и про бумажку, что для неё кто-то сочинил как шпаргалку.

На разных языках звучала речь комбайнёров: русском, украинском, белорусском, казахском, татарском, немецком, армянском, грузинском, азербайджанском…

Многое из того, что я услышал на совещании ЦК, было для меня откровением.

Как же далеко шагнула комбайнёрская мысль, как много сделали мои товарищи, чтобы ещё лучше работали машины!

На Украине комбайнёрка Евдокия Винник, приделав к выгрузному шнеку рукав, стала на ходу разгружать бункер. А я, разгружая, всё ещё останавливал комбайн,

Слушая Дусю, я испытывал неловкость. О такой выгрузке я и сам думал. Да только дальше думы дело пока не пошло, а Винник уже обогнала меня. И не одного меня. Вот вам и женщина!..

После Евдокии Винник слово предоставили мне. Начал я с того, что до прошлого года комбайн был для меня желанной, но незнакомой машиной. У нас в Нижегородском крае комбайнов и в помине не было. В хозяйстве отца и вовсе никакой «техники» не водилось. Имели мы всего-навсего одну лошадь, да и та пала.

Рассказал я и о том, как мечтал «оседлать машину» и как некоторые станичники Шкуринской посмеивались надо мной: не верили, что смогу за сезон выработать две нормы. А на деле я вместо двух сделал целых пять норм.

Ночами я с ребятами косил, чтобы успеть вовремя убрать урожай. Поэтому много хлеба и денег за сезон— заработал.

Сказал, что хотя и неплохо живу, но развитие моё идёт однобоко. Боюсь разбогатеть, ожиреть и забыть об учёбе. А учиться-то мне всё время хотелось!

Сталин спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать семь, — ответил я.

— А выглядите совсем молодым!

— Молод потому, что живу в Советской стране.

Слова, сказанные мною от души, участники совещания встретили с одобрением. И, хотя многие из нас были не молоды (к тому времени я был отцом троих детей), в нас прочно уживались и задор юности и желание учиться.

Механизаторы сродни авиаторам. А у них есть такое мудрое изречение: мысль лётчика должна лететь быстрее самолёта. Оно полностью относится и к водителям степных кораблей.

Развивается техническая мысль, растёт техника, а те, в чьих руках она находится, должны расти ещё быстрее. Ведь не машина ведёт человека, а человек машину.

… Нередко бывает так: выступает оратор складно, красиво, но нет в речи его какой-то искорки, чтоб зажгла душу. Слушаешь выступление и тут же забываешь, о чём оно. А вот выступление колхозницы Анны Кофановой всем запомнилось. Мы называли кубанскую механизаторшу Анкой-комбайнёркой. Как и Клава Вороная, она была одной из первых колхозниц, ставших за штурвал комбайна. Её речь всех задела за живое и особенно нас, мужчин.

Сначала Кофанову — ударницу полей — послали на курсы механизаторов. Проучилась она три месяца, получила права и стала штурвальной. Увидела дирекция МТС, что из девушки толк выйдет, и поставила Кофанову комбайнёркой.

Тепло, по-женски Анка-комбайнёрка говорила о нашей профессии, о доверенной ей машине, говорила так, как матери говорят о своём любимом детище:

— Работала я ударно. Горячо полюбила машину. Эта машина была для меня хорошим другом, я её берегла, смотрела за ней тщательно… Когда я выехала на уборку, то все пришли смотреть, как буду работать. Были из райкома партии. За хорошую работу меня премировали, выдвинули бригадиром. Мою фамилию поместили на Доску почёта. По своей работе я была передовой в районе и побила всех мужчин-комбайнёров.

В этих словах не было и доли хвастовства. Анка-комбайнёрка говорила правду: в своём районе она и впрямь обогнала всех мужчин-комбайнёров. Она становилась серьёзной соперницей и Фёдору Колесову и мне. Анка вызвала нас на соревнование.

Силы у нас не совсем равные. Фёдор — более: опытный механизатор, чем я. На комбайне он работал с 1932 года.

Колесов рассказал о круглосуточной уборке. Ночную косовицу назвал нетронутым резервом и призвал других комбайнёров пустить этот резерв в ход.

Мысли Колесова мне понравились, они перекликались с моими поисками. Оказывается, одновременно со Шкуринской где-то в Оренбургских степях зажигаются электрические огни, и круглые сутки комбайн косит и молотит хлеб.

В моём блокноте появилось много полезных записей: «Разгружать зерно из бункера на ходу», «Смазывать цепи», «Убирать на третьей скорости». Всё это надо хорошенько освоить, твёрдо решил я.

Когда заседание закончилась, руководители партии и правительства пригласили нас — посланцев Кубани, Дона и Терека — сфотографироваться с ними. Это было утром, а вечером каждый из нас получил по одному большому фотоснимку. Приятно было увозить с собой воспоминания о столице, о новых друзьях. А главное — уверенность, что не один ты ломаешь голову над тем, как лучше собрать выращенный трудолюбивыми руками хлеб.

О многом говорила фотография, напечатанная на глянцевой бумаге. И прежде всего — о внимании партии и правительства к нам, комбайнёрам. Теперь каждый из нас ещё больше уверовал в то, что он «самый необходимый человек на земле».

Совещание в ЦК продолжалось один день. Но какой это был большой день в моей жизни!

Светало, когда мы покинули здание ЦК, где проходило совещание, и вышли на Старую площадь. Наша встреча началась днём 1 декабря и захватила часть следующих суток.

Настроение у всех приподнятое. Да это и понятно: многие из нас впервые попали в столицу — в ЦК, где очень душевно и по-деловому разговаривали с руководителями партии и правительства о самых насущных для нас, тружеников земли, делах.

После совещания гостеприимные москвичи нас не отпускали, уговаривали пожить ещё с недельку в столице, посмотреть достопримечательности Москвы, съездить а МТС и колхозы Подмосковья,

Всё это было заманчиво, но надо было торопиться в Жестелево, к семье, и я не откладывая собрался в дорогу.