Нет, ты не прав!

— А я с тобой не согласен!

— Весь смысл пионерского движения в организованности сверху!

— А я за широкую самодеятельность ребят.

— Но это же анархия, зачем тогда вожатые? Мы же призваны руководить.

— Но не водить за руки. Мы не поводыри, а вожаки!

— Не понимаю разницы…

— Поводырь водит робких слепых, которые без него ни шагу, а вожак ватагу удальцов.

— Ха-ха-ха! Договорился: вместо юных пионеров<p>— юные запорожцы. Пойми, ведь это же дети.

— Нет, наши ребята не дети, а мы для них не няньки, а товарищи!

Сколько же мы тогда спорили, вожатые первых пионерских отрядов! Особенно я с Вольновой. На курсах нас так и прозвали «друзья-враги». Мы всегда занимали крайне противоположные позиции.

Если я говорил:

— Надо всячески поощрять выдумки ребят.

Она тут же вскрикивала:

— Какие выдумки? Мало ли что они напридумывают!

Мы должны им прививать только то, что нужно для людей будущего, ведь им при коммунизме жить!

— Что значит жить при… чем-то, при ком-то? Это приживальчество. Наши отцы не жили при капитализме, а боролись против капитализма. А ребята будут строить коммунизм, а не жить при нем, как иждивенцы!

— Ну знаешь, основное уже будет построено. Их надо подготовить к тому, чтобы пользоваться плодами коммунизма. Быть здоровыми, сознательными, дисциплинированными… Гармоничными во всем.

— А конкретно: пуговицу они должны будут уметь пришить? Обед приготовить? Обувь починить?

— Вот смешно! Вот отсталые понятия! Да в будущем, может, и одежда-то будет без пуговиц. Обед заменит какая-нибудь одна пилюля. И вообще за людей все будут делать машины!

— А людям и делать будет нечего! Вот здорово! Нам нужно готовить в основном бездельников!

— Не бездельников, но людей, у которых, конечно, будет больше свободного времени, чем у нас… Надо им прививать любовь к спорту, к музыке, к театру.

— А к труду? Ведь основа всего<p>— труд.

— Но не к такому, как теперь, ведь они будут уже не рабочими. Само слово это отомрет. Они будут командирами техники, властелинами машин…

— Не люди, а боги!

— Не доводи до абсурда. Не боги, конечно, но и не люди по нашему подобию…

— А по какому же?

— Вот в этом-то и сложность. Мы<p>— люди, у которых еще много от старых навыков, от прошлого, — должны воспитать людей будущего, привить им высшие навыки.

— Я бы с удовольствием привил им и мои старые навыки<p>— умение косить, пахать…

— Ну вот, — смеялась Вольнова. — я же говорю, любовь к анархии<p>— это у тебя от крестьянской стихии, в которой ты провел неорганизованное детство: скакал на неоседланных лошадях, когда человечество давно освоило седло и стремена, глотал дым костров, когда есть электричество, пил ключевую воду, не имея понятия, что есть водопровод. Какие же навыки принесешь ты людям будущего?

— Комсомольскую боевитость.

— Лучше бы организованность!

— Только не на скаутский манер!

Тут Вольнова всерьез обижалась. Она ставила себе в заслугу, что, участвуя в скаутском движении, помогла взорвать изнутри и разоблачить эту организацию воинствующих буржуйских сынков. И считала, что нам нужно перенять немало полезного, что было у скаутов: их военизированные игры, методы физической закалки, строгую дисциплину, основанную на подчинении младших старшим. Я же считал, что нам у буржуйских сынков учиться не следует, у нас свои, комсомольские традиции есть.

— Боюсь, что не выйдет из тебя настоящего вожатого, который смог бы готовить людей будущего, если ты будешь ориентировать их на прошлое.

— Послушай, Соня…

— Сколько раз я тебе говорила, что Соня<p>— это от слова «сон», а мое имя от греческого слова «софия», что значит «мудрость». Ударение на букве «и». Ни в коем случае не Софья и не Софа, это тоже противно, что-то от софы, сафьяна, дивана…

— А вот у Грибоедова<p>— Софья.

— Запомни: родители назвали меня не в честь этой размазни, а в честь революционерки Софии Перовской.

Это тебя неизвестно почему назвали Николаем, с таким же успехом могли назвать Иваном или Петром.

— Ишь какая ты организованная!

— Да, я была задумана, и создана, и воспитана как гармоничный человек будущего. У меня все не случайно, и фамилия Вольнова свободно избрана моими родителями.

Это их партийная кличка. Конечно же, не случайно, а в результате тщательного отбора мой отец<p>— человек очень красивый физически и морально<p>— выбрал мне в матери женщину красивую, здоровую, уравновешенную, с соответствующим интеллектом. И вот результат!

София Вольнова становилась в позу, давая собой любоваться. И здесь наш спор прекращался. Красива она была бесспорно. Без единого недостатка. Высокая, стройная, сильная, гибкая. Лицо словно выточенное по классическим пропорциям. Высокий лоб, прямой тонкий нос, идеального овала подбородок. Прибавьте к этому гриву золотых волос, горделивую посадку головы и светящиеся смелым умом глаза. Арабский конь<p>— среди копытных.

Лебедь<p>— среди птиц.

— Придется мне взять над тобой шефство, — говорила она снисходительно.

— Давай просто дружить, — предлагал я.

— Дружить? Это же отсталое понятие. Дружба двоих отделяет их от коллектива. Дружба внутри одного коллектива противопоставляет его всему обществу.

— Ну, София, это уже софизм, софистика, мудрствование лукавое! Как же это жить без дружбы?

— Нет, нет, вот шефство<p>— другое дело. Здесь передовой помогает отстающему, и это на пользу всему обществу.

Шефство надо мной она взяла еще на курсах пионервожатых, где я был простым слушателем, а она читала нам лекции о воспитании подростков.

После окончания курсов нас распределили по московским районам. Мы с Вольновой попали в Бауманский.

Завом райбюро пионеров был здесь Павлик<p>— так его все звали. Этот веселый парень, никогда не снимавший кепки, со всеми был на «ты», и любимое слово у него было «поддерживаю».

Когда Вольнова доложила ему свой план действий, который составила заранее, Павлик весело сказал:

— Замечательно. Поддерживаю. Действуй!

И она принялась действовать. Отправилась в лучшую опытно-показательную школу имени Радищева, взяла списки учащихся, отобрала отличников, в первую очередь детей коммунистов, и предложила им записаться в отряд.

— Кому же, как не вам, быть пионерами? Дети коммунистов должны быть примером для детей беспартийных родителей.

А учителям сказала:

— Всех ребят мы сразу охватить не сможем, я отберу тех, кого сочту нужным.

Так она создала пионерский отряд весьма разумно, действуя, как всегда, строго логично и продуманно.

Я же, как неисправимый романтик, поддался стихийному влечению сердца. Понравилось мне, что где-то в районе, в каком-то Гороховом переулке, в школе, которая держала рекорд по количеству разбитых окошек, собрался самостийный пионерский отряд. Совет отряда написал Павлику письмо, требуя прислать вожатого, «какой у вас самый лучший, а то не примем».

Вот к этим дерзким ребятам я и явился.

Школа оказалась непривлекательной, обшарпанной.

Переулок кривой, с выбитым булыжником. В начале его, у Садово-Черногрязской, стояли черные, закопченные котлы для варки асфальта, и около них, одетые в грязное тряпье, копошились беспризорники.

Учителя встретили меня неласково.

— Мы считаем организацию отрядов при школе нецелесообразной, — сказал завуч, — будет отвлекать учащихся от занятий.

А ребята<p>— еще круче.

— А почему ты пошел в вожатые? — спросил серьезный паренек, не умеющий улыбаться.

И десятки любопытствующих глаз уставились на меня со всех сторон.

— Да мне само слово понравилось. Важное, уважительное такое: вожатый, вожак.