Но, как и во всяком деле, были свои трудности. Вот, например, сегодня привезли продукты. Дядя Егор открыл большую бочку с кислой капустой:

— Будем варить щи.

Капуста ему понравилась. Немного пересоленная, но ничего, можно вымочить. Но, поглядев на замороженных птичек в серо-коричневых пёрышках, дядя Егор помрачнел.

— А это что? — спросил он.

— Как видишь… — Чапурной стал рыться в накладных, по которым получал продукты: — Рябчики.

— Рябчики? — переспросил дядя Егор. — Что с ними делать?

— Ну, это тебе лучше знать! — Чапурной решил, что лучше поскорее уйти, а то добром этот разговор не кончится.

Дядя Егор таскал продукты в кладовую. Мальчишки подошли было помочь катить бочку, но дядя Егор крикнул:

— Разойдись! — и укатил бочку сам.

Дядю Егора Чапурной называл «Основание нашей жизни». Повару приходилось сочинять обеды и ужины. Иногда неизвестно откуда в детский дом завозили гусей, масло. Но наступали времена, когда, кроме ржи или чечевицы, из которых он варил супы, делал запеканки, каши и даже кисели, ничего не было.

Искусство дяди Егора заключалось в том, что он умел приготовить и с таким восторгом подать ржаной суп, что, казалось, нет ничего вкуснее на свете.

Чапурной доверял дяде Егору и был вполне спокоен — ребят он накормит. Но, если ржаные или чечевичные дни наступали надолго, дядя Егор начинал «рассуждать». Он приходил к Чапурному, садился и молчал.

— Ну? — спрашивал Чапурной. — Что скажешь?

Дядя Егор закуривал и продолжал молчать.

Михаил Алексеевич знал, что вслед за этим последует рассуждение.

— Я так рассуждаю, — начинал дядя Егор, — что необходимо расцветить меню.

— Да чем, чем? Нет ничего на базе.

— А если пошукать?

— Да был я: нет, говорят, ничего. Может, ты сам сходишь? — предлагал Чапурной.

— Пиши, — говорил дядя Егор.

И Чапурной писал на базу записку: «Убедительно прошу для детского дома…»

Дядя Егор переворачивал вверх дном продуктовую базу и пустой не возвращался. Он брал всё, что ему попадалось: забракованную, перемешанную крупу, соль пополам с сахаром, отстой постного масла; один раз ему посчастливилось — он приволок мешок сухой малины. Вот был пир!

После походов дяди Егора на Чапурного поступала жалоба в райсовет:

«Если Чапурной будет присылать на базу повара, пусть заведует базой сам…»

Действительно, малину нужно было отправить в больницу, а не в детский дом. Это правильно, но, к сожалению, вернуть её уже было невозможно.

И вот теперь Чапурной привёз вместо обещанного и долгожданного мяса — рябчиков. Чапурной видел, что дядя Егор недоволен, но что он намерен делать с рябчиками, спрашивать не стал. Только вечером, когда дядя Егор принёс ему ключи от кладовой, он спросил:

— Ну, что будем делать завтра?

— Завтра? — ответил дядя Егор. — Будем варить щи из рябчиков.

И при этом так поглядел на Чапурного, что тот еле удержался от смеха. Сердит был Егор.

— Только ты не серчай, — сказал Михаил Алексеевич. — Помнишь, ты обещал пирог испечь?

— Какой пирог?

— Какого царь не ел.

— Ну? — Дядя Егор не понимал, куда это Чапурной клонит. — При чём здесь пирог?

— Ну, так пирога не надо.

— А что?

— «Что! Что!» Щей-то с рябчиками царь тоже не ел. Вот, брат, штука какая!

— Тьфу ты! — Дядя Егор сплюнул. — Пропади ты со своими рябчиками! Дай закурить!

И, свернув козью ножку себе и Михаилу Алексеевичу, дядя Егор сел на своё обычное место — на табурет у стола.

— Я рассуждаю так, — сказал он. — Белых надо бить беспременно скорей. Тогда во всём будет облегчение. Тогда и с провиантом будет легче, а сейчас где его взять? Одним словом, воевать надо.

— Совершенно верно, — подтвердил Михаил Алексеевич. — Революция, брат, дело трудное, на готовенькое рассчитывать нельзя. Понимать надо. А сердце на мне тоже срывать нечего. А ты как начнёшь, начнёшь, так не знаешь, куда бежать… Мне тоже нелегко. Труднее, чем с рябчиками.

— Я понимаю, — согласился дядя Егор, — но рассуждаю так…

И рассуждали они обычно до поздней ночи, а иногда и до рассвета.

Барина бабушка шла из очереди, опираясь на палочку, еле передвигая отёкшие, усталые ноги. Перейти фабричную уличку было не так легко — вся она была перерыта, а через канавы были перекинуты доски.

Уличку разрыла рабочая бригада, чтобы проверить электрический кабель. Прошёл слух, что скоро дадут ток и тогда начнёт работать фабрика. Надо было заранее всё поглядеть своими глазами, проверить своими руками. Работой руководил старый рабочий, большевик Потапов. Ему поручили это важное дело. Только бригада у него была маломощная: старый да малый.

Бабушка остановилась передохнуть и поглядеть, чего они тут копают. Сырая, тяжёлая глина липла к лопатам, работать было трудно. Потапов намечал, где нужно рыть. Он ломом выворачивал камни из мостовой, а уж вслед за ним начинали копать лопатами.

«Нелегко ему в семьдесят лет камни-то ворочать», — подумала бабушка.

Потапыч — так все звали Потапова — увидел бабушку. Она ему поклонилась.

— Может, когда подсохнет, легче копать-то будет? Ишь, ещё сырость какая, — сказала бабушка и поглядела в канаву, в которой стояла жёлтая, глинистая вода.

— Легче-то оно легче, да нам ждать некогда.

Потапыч всадил лом в глину, снял картуз и достал из него обрывок бумаги, потом, пошарив в кармане, высыпал на ладонь щепоть какого-то крошева.

— Надобно покурить, — сказал он.

Его помощники тоже перестали работать и стали смотреть: наберёт он на цигарку или нет?

Всем хотелось курить.

— Что это у тебя? — спросила бабушка.

— Турецкий табак, — ответил Потапыч. — Высший сорт.

— Вижу, что высший. — Бабушка вынула из кошёлки пачку махорки и протянула её Потапычу: — На́, бери. Я некурящая, а больному моему вредно. Бери!

— Может, ты её на хлеб менять будешь? — спросил Потапыч и опустил руку, которую уже было протянул.

— Не умею я менять. Да сколько за неё сменяешь! Бери! — сказала бабушка.

Потапыч взял махорку, скрутил четыре цигарки, и бригада задымила.

— Ты, Аполлоновна, как угадала. Курево — это великое дело.

Потапыч затянулся и зажмурился от удовольствия.

— Ты не очень-то затягивайся, — сказала бабушка. — Как бы не замутило тебя. Небось не евши?

— Мы помаленьку… Ну, ребята, — крикнул Потапыч, — кончай перекур!

И рабочие, пригасив цигарки, снова стали откидывать лопатами тяжёлую глину. А бабушка, опираясь на палку, осторожно, чтобы не поскользнуться, пошла домой.

Дома около дверей комнаты её ждали Варя и Клавка.

— Бабушка, а мы тебя ждём! — сказала Варя и уткнулась носом в бабушкин платок.

— Вижу, что ждёте. А почему в комнату не пошли?

— Там Гриша спит, а у нас дело.

— Ну, какое? — Бабушка поставила пустую кошёлку на пол и села на табуретку. — Какое дело?

— У нас будет представление — настоящее, как в театре. Клавка — жар-птица, а я — царевна. — Варя спешила рассказать, какой у них будет спектакль, но дело было не в этом. — У тебя, бабушка, в сундуке есть кисея. Я буду царевна и в кисее будет очень красиво. — Варя даже руками развела. — Вот как будет — смотри!

Бабушка посмотрела на закрытую дверь и тихо сказала:

— Нет у меня, царевна, кисеи.

— Есть, — сказала Варя, — я видела. Мы не разорвём, бабушка! Мы её принесём, как кончится представление.

— Да нет её, говорю тебе. Я её на картошку сменяла. Гришу-то мне чем кормить? — Бабушка говорила шёпотом и всё поглядывала на дверь. — Плохой ещё Гриша-то…

Варя притихла. А Клавка сказала:

— Ну и правильно, на кой она, кисея! Мы тебе лучше корону из бумаги склеим.

За дверью закашлял Гриша.

— Мы, бабушка, побежим, — заторопилась Варя. — Нас Оксана Григорьевна на одну минуточку отпустила. А ты обязательно приходи смотреть. Знаешь, как будет интересно!

Варя поцеловала бабушку, и они с Клавкой убежали.