Утром Варя решила попроситься домой — узнать про Ваську и повидаться с бабушкой. Она подошла к Чапурному.

— Ты что?

— Дядя Миша, — начала Варя, — я на одну минуточку домой сбегаю.

— Это зачем?

— Я за Васькой, — сказала Варя. — Васька убежал.

— Как — убежал? Ну-ка, иди сюда! — Чапурной закрыл поплотнее дверь и, выслушав Варю, сказал: — Ну, вот что: беги до дому, узнай там насчёт Васьки и сразу обратно. Только помни: я тебя за делом посылаю, а не то чтобы в гости.

Варя сбегала домой, но Васьки и там не оказалось. Бабушка спросила соседей, не видал ли кто Ваську. Но кто же его мог видеть, если Васька и мимо не проходил!

Пообедать-то вчера Васька пообедал, а потом тёмным подвальным коридором, через боковую дверь пробрался в институтский парк, а там по переулку — на вокзал.

Бежал Васька Жилин на фронт, как и задумал.

Васькин побег для Чапурного был первой серьёзной неприятностью. Где теперь его искать? Из Москвы дорог много — все на фронт. По какой шагает Васька Жилин и далеко ли уйдёт?

Чапурной каждый вечер заходил к мальчикам, к Васькиным сверстникам, вёл с ними разговоры и старался угадать, не собирается ли кто вслед за Жилиным в побег. Но то ли завернули холода, то ли после голодухи понравилась ребятам сытная жизнь, только больше никто не сбежал. Наоборот, в столовой вдруг обнаружили, что мальчиков стало на два человека больше.

Чапурной решил проверить ребят ещё раз по спискам. Он захватил мальчишек врасплох, но ребята не оплошали.

— Уточкин! — выкликал Чапурной.

— Я Уточкин! — ответили сразу два голоса.

— Ну-ка, иди сюда, Уточкин.

Из толпы ребят вышел Уточкин. Он стоял перед Чапурным и смотрел куда-то в сторону.

— А почему двое отвечали? У нас, как мне помнится, был один Уточкин, — сказал Чапурной.

— Не знаю.

Уточкин действительно не знал, один он или не один.

— Алексеев!

Чапурной нарочно называл фамилии вразбивку.

— Его нет.

— Где же у нас Алексеев?

— Нет Алексеева! — закричал кто-то.

Но в это время перед Чапурным, как из-под земли, выросли сразу три Алексеевых.

Один из них, увидев, что их трое, нырнул обратно.

— Куда же ты, Алексеев?

— Я Бабушкин!

Пока Чапурной не запомнил всех ребят в лицо, проверить список оказалось не так просто.

Было и так, что парень налицо, а у него — ни имени, ни фамилии. Спрашивают: «Как звать?» А он молчит. Чёрный, и глаза как уголь. Ходил с шарманщиком, шарманщик умер, и нет у парня никакого документа.

— Как тебя хозяин звал? — спросил Чапурной.

— Как? «Иди сюда» — звал.

— Мы его Персиком зовём, — сказали ребята.

— Как же это — Персиком? Лучше уж Петькой. — И Чапурной записал Персика Петром.

Но все по-прежнему зовут мальчишку Персиком, и даже Чапурной постепенно забывает, что записал его Петром, без фамилии.

Днём у Чапурного редко выпадал свободный часок, но вечерами он часто заходил к мальчишкам в спальню. Вот и сегодня решил сходить.

В коридоре было темно, и Чапурной шёл на ощупь. В конце коридора показался огонёк. Это с коптилкой шла Гертруда Антоновна.

— Кто идёт навстречу? — спросила она, загораживая огонёк ладонью.

— Это я, — ответил Чапурной. — Вы, Гертруда Антоновна, по всем правилам, даже встречных окликаете.

— А как же иначе! Спичек у меня нет. Какой-нибудь мальчишка дунет на огонь — как мне идти дальше? А у меня сегодня опять разбили окно.

— В вашей комнате? — спросил Чапурной.

— Нет, в детской. Я заложила окно матрацем… и должна вас предупредить, Михаил Алексеевич, что хочу идти жаловаться. В детском доме взрослые парни бьют стёкла, а дети будут болеть… — Огонёк у неё в руке дрожал, она волновалась.

— Кому жаловаться?

— Я уже узнала — кому: пойду в районный Совет.

Чапурной даже улыбнулся:

— Правильно, Гертруда Антоновна, — в районный Совет надо идти жаловаться.

— Смеяться тут нечего, — сказала Гертруда Антоновна. — Я непременно пойду, я уже решила. — И Гертруда Антоновна, охраняя огонёк, пошла дальше.

— Я вас провожу по лестнице, — предложил Чапурной. — А с окном выясню.

— Я прекрасно хожу сама. А с окном надо не выяснять, а починить — это гораздо лучше, — ответила Гертруда Антоновна и скрылась за поворотом, оставив Чапурного в темноте.

Гертруда Антоновна была почти единственная из тех, кто осмеливался путешествовать по дому в кромешной тьме. Почти все воспитательницы сидели по своим комнатам. А Гертруда Антоновна взяла себе в помощницы няню и дежурила с ней по ночам в детской спальне.

Чапурной был ею очень доволен. Маленькие были вымыты, накормлены, плели из бумаги какие-то коврики, корзиночки. Только вот гулять не ходили — институтское приданое им было велико, а перешить его ещё не успели, и гулять пока малышам было не в чем.

Войдя к мальчикам, Чапурной решил начать разговор о разбитом окне и прекратить это озорство.

— Сегодня ветер, — сказал он, — и очень холодно. Я вот даже велел вам три полена лишних дать… А у малышей кто-то разбил окно! Неужели человек интереснее дела не найдёт, как из рогатки стёкла бить, да ещё тайком?

Ребята с нетерпением ждали Чапурного, который вчера, рассказывая им про войну, остановился на самом интересном месте и обещал прийти сегодня. Но такое начало разговора их не радовало. Теперь, пожалуй, ничего не будет рассказывать.

— Михаил Алексеевич, — сказал Наливайко, — мы узнаем, кто разбил, и вздуем!

Кулаки у Наливайко здоровые. Он один из старших.

— Нет уж, прошу без драки, — сказал Чапурной. — А чтобы рогатка была у меня! Тот, кому говорю, слышит, не глухой!

Чапурной сел на чурбачок перед печкой. Ребята мигом уселись вокруг прямо на полу.

— На чём наш разговор вчера окончился? — спросил Чапурной и закурил свою трубочку.

Мальчишки наперебой стали напоминать:

— Как одного солдата ранили и как через пропасть шли в горах и раненого несли…

И начался разговор.

Русский солдат, рядовой Чапурной рассказывал о том, как далеко, в Карпатских горах, пробирался он с товарищами по узким тропинкам, неся на руках раненого друга.

— Идём мы над самой пропастью… Оступишься — пропал. А раненый просит: «Братцы! Оставьте меня, всё равно мне не жить!» — «Будешь, — говорим, — жить!» Идём, несём его по очереди. Разве можно человека бросить? Это царю нашему да германскому не жалко было народа. Им нужно было воевать, а народ за них помирай! Ни к чему народу эта война…

Слушали ребята, как повстречали русские солдаты ночью в горах немецких солдат — тоже замёрзших и раненых, как грелись вместе у одного костра, а потом поменялись зажигалками…

— Они солдаты, и мы солдаты. Ну, и побратались мы, как друзья… Вот она! — сказал Чапурной и, сунув руку в карман, вдруг нащупал рогатку…

Чапурной вынул зажигалку; она пошла по рукам, освещая синим огоньком ребячьи лица: вот Наливайко, вот Федя Перов, Персик — маленький беспризорный шарманщик, тихий Коля Ведерников… Кто же из них сунул ему в карман рогатку? Кто решил сдаться, чтобы заслужить его доверие и дружбу?

Прошли первые дни знакомства, и девочки уже говорили друг другу: «Ты за неё заступаешься, потому что она твоя подружка».

У Вари Кирилиной новой подружки ещё не было. Она скучала без Васьки, а с Люськой дружить было неинтересно. Она со всем соглашалась, что ей ни скажешь: всё «ладно» да «ладно».

Санька — совсем маленький. Варя сначала ходила к малышам каждый день, но Гертруда Антоновна так хорошо с ними управлялась, что и помощники не были нужны. Санька привык, был сыт и не плакал. Да и разве может Санька, который и говорить-то как следует не умеет, быть подружкой? Из девочек Варе больше всех нравилась Клавка — та самая рыжая девчонка, которая в первый день выдернула у Вари из косы зелёную ленточку. Нравилась потому, что Клавка была весёлая, играть с ней было интересно. Но в подружки Варя её бы не взяла. Варе казалось, что Клавка никого на свете не жалеет и Варю не пожалеет: она какая-то колючая, Клавка. В «казаки-разбойники» с ней играть хорошо. А вот про бабушку Варя ей ни за что не расскажет. Пожалуй, Клавка и над бабушкой посмеётся, кто её знает… А какая же это подружка, с которой по душам не поговоришь?