– Хорошо, что не перешиблены позвонки…

– А вдруг перешиблены?

– Тогда б ты так не болтал.

Они уселись в каюте шкипера, теперь уже – озабоченно – радостного. Радостного – ясно почему, а озабоченного тем, что теперь придется отпускать задержанного скандалиста Иллариона.

– Чувствую, еще принесет мне забот этот толстомордый парень!

– Да бросьте вы, капитан! – улыбнулся Лешка. – Главное‑то мы все‑таки сделали!

– Хвала Господу и Пресвятой Деве!

Все разом перекрестились на висевшие в углу иконы. Даже Лешка – и тот на полном серьезе.

– Ну? – Владос скосил глаза на Георгия. – Давай, рассказывай!

– Да‑да, расскажи! – Лешке тоже было интересно, да и шкипер Абдул Сиен выказывал некоторое любопытство.

– А что рассказывать? – улыбнулся Георгий. – Просто времени у меня было вдосталь. Вот и сидел, думал, сопоставлял списки. И отыскал‑таки нескольких человек, что катались туда и сюда – из Константинополя в Трапезунд и обратно. В их числе – францисканец Массимо Дженовезе. Меня еще фамилия удивила – Дженовезе – «Генуэзец», так любой может назваться. Гражданин мира! Потом, ты Алексей, как‑то рассказывал, что этот монашек попросил у тебя вина как раз в тот момент, когда…

– Ну да, это еще тогда показалось тебе подозрительным!

– И подозрения укрепились еще больше, когда вы, друзья, в подробностях рассказали мне о прошедшем дне. Купание, загар… Да не может монах быть загорелым! Не может, и все тут! Ну, лицо еще – туда – сюда, но тело?! Еще одно подозрение. Дальше… Зачем подозреваемому, ну, этому толстяку, хранить при себе ненужную улику? Какой‑то там обрывок. А ведь на толстяка показал монах! И еще одно, – Георгий усмехнулся. – Апельсины. Монахам непозволительны мирские слабости. Ну и что с того, что он их любит? Наоборот, должен в этом смысле особо себя сдерживать, закаляя дух. Так что, никакой этот Массимо не монах – это я понял достаточно быстро. А когда после объявления об утреннем обыске, ты, Алексей, сказал, что от лжемонаха снова запахло апельсинами… Тут‑то меня и осенило! И, как видите, отнюдь не напрасно!

– Ну, ты даешь! – восхищенно присвистнул Лешка. – Тебе, Георгий, не в монахи идти надо, а в следователи! Шерлок Холмс чертов.

С верхней палубы вдруг послышались громкие ругательства и крики.

– Что там такое? – Лешка поднял глаза.

– Думаю, это ругается толстяк Илларион, – вскользь заметил шкипер. – Вполне справедливо ругается, надо сказать.

– Так вы его уже выпустили? Может, лучше было бы подождать до прихода в гавань?

– Нет, – Абдул Сиен неожиданно улыбнулся в усы. – Пусть уж он лучше вдосталь накричится сейчас, чем устроит скандал потом.

– Так вы полагаете, потом – не устроит?

– Конечно, устроит, – шкипер вздохнул. – Но уже не такой могучий.

– А вы большой хитрец, уважаемый!

Шкипер лично наполнил серебряные бокалы. А наверху продолжал ругаться освобожденный узник.

– Я дойду до самого эпарха! – громко кричал он. – Покажу, что значит не соблюдать законы! Со всеми буду судиться, со всеми. Я знаю, шкипера зовут Абдул Сиен!

– Шкипера зовут Абдул Сиен, – негромко повторил Лешка. – Впрочем, какой же вы, Абдул? Вы – Василий.

С палубы донесся громкий звон, полетели осколки – это Илларион шваркнул о палубу присланный шкипером кувшин с родосским вином.

– Первый, – со вздохом произнес Абдул Сиен… Василий.

Несправедливо обиженный узник разбил и второй… А вот третий…

Глава 16Весна 1440 г. КонстантинопольТАВУЛЛЯРИЙ

Мы бумажные важные люди,

Мы и были, и есть,

Мы и будем!

Татьяна и Сергей Никитины

…Выпил! Ну и на здоровье!

Ведомство называлось длинно – Секрет богоугодных заведений покровительства преподобного Иоанна Дамаскина – и занималось церквями, монастырями, приютами, больницами и тому подобным. Лешку устроили туда по большому блату – заместитель начальника – протокуратора – куратор Велизарий Цикос оказался хорошим знакомым Георгия, в обширном доме которого приятели жили вот уже около месяца. Собственно, им и некуда было больше податься: как и предполагал Владос, и родной дом его, и гончарные мастерские у Меландзийских ворот, и все остальное имущество – все было описано за долги и продано с молотка в базилике на площади Тавра.

– Я нищий! Нищий! – грустно хохотал Владос. – Вот так повернулась судьба!

– Ничего, – утешал приятеля Лешка. – Главное: жив, здоров и свободен. А деньги – дело наживное.

– Так‑то так… Да вот поди их наживи, попробуй!

Георгий вернулся продолжить послушничество в знаменитый монастырь Святого Архангела Михаила, более известный, как Хора, и располагавшийся на самом севере города, у полуразрушенного дворца Константина Багрянородного. По словам Владоса, монастырь считался очень крутым, и Георгий вновь возмечтал о монашестве, что, впрочем, никогда и не переставал делать. Его дом находился на юго‑восточной окраине, у Пятибашенных ворот – большой и просторный особняк, в пустых и запущенных помещениях которого гулял ветер. Ксифилин, старый слуга Георгия, как мог, пытался поддерживать в доме хоть какое‑то подобие порядка, но, увы, его скромных сил ни на что не хватало. Тем более что в последнее время он вовсе ничего не делал, даже пыль перестал протирать, а все ходил в ближайшую большую церковь – Иоанна Студита – да возносил хвалы Господу, благодаря за счастливое возвращение хозяина. В общем‑то, было за что благодарить – еще немного, и дом бы отписали в казну как выморочное имущество, и тогда бедному старику уж совсем некуда было б податься, разве что в приют при какой‑нибудь церкви. Итак, старый слуга Ксифилин днями напролет пропадал в церкви, а его молодой хозяин – в монастыре, таким образом просторный особняк оказался полностью предоставленным новым жильцам – Лешке и Владосу. Очистив от хлама пару комнатух и более‑менее прибравшись в столовой, именовавшейся гордым римским словом – триклиний, – парни сочли дом вполне пригодным для жительства. Можно было тоже, на манер старика слуги, благодарить Господа – хотя бы одна проблема – с жильем – была решена. Правда, оставалось множество других, и самое главное – деньги. Хотя, если разобраться, их можно было легко заработать, нанявшись поденщиками – копать канавы, месить глину, таскать грузы на рынках или в какой‑нибудь гавани. Друзья поначалу так и делали – уставали, конечно, но не в этом дело – уж больно Владосу было обидно.

– Мы ж с тобой не какие‑нибудь каппадокийцы или пафлагонцы, Алексей! Вот пусть они и копают канавы, а нам – не пристало!

– Понимаю, – согласно кивнул юноша. – У нас в крупных городах тоже на грязных да тяжелых работах – одни гастарбайтеры. Молдаване, узбеки, хохлы… Да кого только нету!

– Вот и у нас кого только нету, – Владос скорбно поджал губы. – Это плохо. И цены сбивают, и слишком многие из них откровенно ждут прихода турок. Какое им дело до нашей жизни?

– Все это так, – снова согласился Лешка. – Только, если их не будет, то кто будет работать? Ты согласишься рыть канавы за три аспры в день?

– Так ведь роем же!

– Это потому что пока ничего лучшего не придумали. А деньги нам бы не помешали – не забыл, мы еще Гюльнуз должны перевод отправить.

– Не забыл, – хмуро отозвался грек. – Вообще, завтра еще пороем канавы, а уж послезавтра – начнем искать что‑то лучшее.

Так и сделали. Им повезло – зашел навестить Георгий, обещавший восстановить ради новых друзей кое‑какие старые связи.

– Есть хорошая должность в Секрете богоугодных заведений – тавуллярий, младший писец. Я считаю – очень неплохое начало карьеры, лет через пять‑десять, при условии усердного труда, вполне можно стать хартофилактом – архивариусом, а то и держи выше – куратором! Ну, куратором, конечно, не через десять лет, но дело верное!

– А какое жалованье? – тут же поинтересовался Владос.

– Жалованье? – Георгий замялся. – Небольшое. Весьма не большое. Но все ж таки больше, чем вы сейчас зарабатываете на рытье канав. Тем более – работенка не пыльная… вернее – как раз пыльная, но это благородная пыль от важных бумаг, а не грязная дорожная пыль. Так пойдешь, Владос?