Высокое лагерное начальство проживает в небольшой рыбацкой деревушке (около семидесяти изб), недалеко от проволочного забора. Во время своего дежурства старшее должностное лицо останавливается в лагере.

Все только что прибывшие на Попов остров заключенные направляются в лагерный распределитель.

Едва вступив на злополучную землю Соловков, вы сразу же подвергаетесь натиску шпаны. Когда наш этап, состоявший из кавказских контрреволюционеров, духовенства, группы «Казино» и многих других, приблизился к бараку № 6 (распределителю), то навстречу нам вышли вооруженные чекисты из числа заключенных. Им хотелось знать, есть ли среди нашего этапа сотрудники или агенты ГПУ, так как последним ни в коем случае не следует входить в распределитель, иначе уголовники их тут же поубивают. Несколько человек отошли в сторону. Остальные проследовали в барак № 6. Это был огромный деревянный сарай, до отказа набитый шпаной. Койки в нем располагались в два яруса — один над другим. Ложа и пол под нижним ярусом были усеяны полуобнаженными телами. В воздухе стоял настолько ужасный смрад, что я с трудом удержался на ногах. Раздавались пьяные вопли и плач, отвратительнейшая брань. Лампа в углу давала скудный свет.

Я потому так подробно описываю распределитель, что все вновь прибывшие вынуждены пройти через этот мучительный этап своей неволи. Кроме того, это как нельзя более красноречиво характеризует условия Соловецких лагерей в целом.

Уже наученные своим прежним ростовским опытом, мы улеглись на собственные вещи, подложив их под головы. Но этой меры предосторожности оказалось совсем недостаточно. Ночью меня разбудил страшный шум. Пристально вглядываясь в полутьму, я с ужасом понял, что все наши вещи разворованы, съестные припасы растащены, корзины, чемоданы и коробки грубо вскрыты. Из одного угла доносились вопли — там довольно оригинальная судебная комиссия уголовников приговорила к порке своего дружка, присвоившего себе слишком много чужого добра. В другом углу трое уголовников деревянными брусьями колотили товарища по голове. Он истекал кровью, но, тем не менее, отказывался отдать белье, которое цепко сжимал в руках. На верхнем ярусе, под самым потолком, уголовники на наши же деньги играли в «три листика» (русская карточная игра). Около дверей группа шпаны заключала торговую сделку с охранником, выменивая чей-то плед на спирт.

На следующее утро мы, представители контрреволюционной группы, решили, что подавать жалобу бессмысленно. И все же один заключенный из политических, социал-революционер (тоже из нашего этапа), с негодованием сообщил коменданту о поведении шпаны, по милости которой он остался среди зимы в одной рубашке. Комендант ради проформы явился в барак и очень нерешительным тоном потребовал: «Верните вещи. Что за безобразное поведение!» Уголовники ответили раскатистым хохотом. А на следующую ночь они наверняка убили бы социал-революционера, не вступись мы за него.

Утром епископу Иллариону Троицкому, ближайшему соратнику патриарха Тихона (давнишнему обитателю лагеря), было приказано сопровождать наш этап в барак № 9.

Обычных уголовников тесно сплачивает неписанный внутренний закон. Эти полуголодные, полураздетые висельники, мрущие ежедневно от цинги и сифилиса, тем не менее, никогда не идут на риск. Повышенная благосклонность и покровительство, оказываемые соловецкими властями шпане, всей без исключения, довольно легко объяснимы.

Враждебность, инстинктивно испытываемая уголовником к контрреволюционеру, образованному барину, в равной же степени присуща и каждому чекисту, поскольку он тоже видит в любом контрреволюционере монархиста и буржуя. Другая причина, делающая бесполезными жалобы на шпану, состоит в том, что большую часть соловецкой администрации с уголовниками роднит не только умонастроение, но и схожесть дореволюционного прошлого.

Когда я попал на Попов остров, в лагере насчитывалось тысяча четыреста человек шпаны. Число контрреволюционеров можно было несколько раз поделить на эту цифру. А политических было всего около семидесяти человек. Последние, по причинам, которые я назову ниже, вообще не работали. К тому же «мать» постоянно освобождала уголовников от любых форм труда. Поэтому на плечи контрреволюционеров страшным грузом ложилась непосильная, изнурительная работа.

Положение вещей преимущественно таково: шпана трудится мало, политические совсем не работают, работают только контрреволюционеры.

Своеобразный этический кодекс соловецких уголовников объединяет их всех в неделимый союз. Этот кодекс применяется самым жестоким образом. Если уголовники обнаруживают что среди них оказался «ссученый» (на их языке данное слово означает «изменник», разглашающий властям тайны), то его немедленно убивают наимучительнейшим способом. Нигде в такой степени не реализуется принцип «один за всех, все за одного», как среди уголовников.

В середине 1924 года в Москве наконец-то была задержана шайка разбойников, которой долгое время удавалось уклоняться от ареста. Ее главарем является бандит по имени Моисейко. Дружки — грабители прозвали его «Петлюрой». А члены банды именовались «петлюровцами». Эти разбойники, помимо нескольких вооруженных налетов, имели на своей совести множество «мокрых дел» («Мокрое дело» на воровском языке означает убийство). Один из наиболее активных «петлюровцев», известный по кличке «Аврончик», сделался «ссученым»: предал шайку и всячески способствовал ее аресту.

Банда состояла из 38 человек обоих полов. 30 из них были «посланы налево» (на воровском жаргоне — название расстрела) в Бутырской тюрьме в Москве. А восемь человек, (среди них сам Аврончик, а также четыре женщины, жены расстрелянных) было отправлено на Соловки.

Когда предатель оказался в распределителе, внезапно появились уцелевшие «петлюровцы» и чуть не до смерти избили его. Петлюровцев — мужчин тут же арестовали, а Аврончика поместили в больницу. Но даже там ему не удалось спастись. Четыре женщины из банды проникли в больницу и убили Аврончика, проломив ему череп.

Дело было переслано в Москву. ГПУ ответило коротко: «Расстрелять». И в ноябре 1924 года уцелевшие петлюровцы-мужчины и женщины пали от чекистских пуль, подтверждая своей гибелью жизненные принципы уголовников.

Если шпана не гнушается убийством тех, кто ей не угоден, то еще меньше ее смущает грабеж всех и каждого. Кроме прочего, к грабежу уголовников вынуждают и постоянный голод, холод (на Соловках довольно часто можно видеть заключенных из шпаны совершенно голыми), их пристрастие к картам и вину.

Грабежи, неизменными жертвами которых являются контрреволюционеры, замышляются с профессиональным мастерством. Как я уже говорил, по прибытии на Попов остров нас переместили из барака № 6 в барак № 9. Он был разделен при помощи деревянных перегородок на четыре отделения: в первом жил староста лагеря, во втором «казиношники», третье служило лагерной тюрьмой, а в четвертом располагались мы — контрреволюционеры, имея с тюрьмой общую стену.

Несколько раз шпана проделывала с нами разного рода трюки. Уголовники совершали серьезные нарушения и намеренно попадали в тюрьму. Затем они буравили в деревянной стене, отделяющей тюрьму от нашего помещения, отверстие ближе к полу, и ночью, бесшумно проползая под нарами, выкрадывали вещи, продукты и деньги. И если кто-нибудь пытался требовать назад свою собственность, уголовники избивали его до полусмерти.

Шпана всегда делилась своей добычей с лагерной охраной и со старостой. И поэтому никто из них не уделял никакого внимания нашим жалобам. А однажды староста даже заявил, что мы сами грабим друг друга.

Иногда грабежи сменялись бесстыдным вымогательством, осуществлявшимся не без потворства со стороны персонала. Например, среди заключенных нашего барака находился профессор Кривач-Неманец, человек преклонного возраста (примерно семидесяти с лишним лет). По национальности он был чех и служил переводчиком в Комиссариате иностранных дел. Его сослали на Соловки (на десять лет) по той же 66 статье УК, что и всех остальных иностранцев — «шпионаж в пользу международной буржуазии». Конечно же, он был совершенно невиновен. Кривач-Неманец пользовался большим авторитетом в лагере. Его глубоко уважали, главным образом за то, что он бегло разговаривал на многих языках, включая китайский, японский, турецкий, а также знал и европейские языки.