В стародавние времена все монахи в Кремле и все святые обитатели пещер имели маленькие погребки для хранена съестных припасов, выдолбленные в больших камнях, неподалеку от их жилищ. Погребки в три-четыре фута глубиной не имели дверей, и провизия опускалась в них сверху, через маленькие отверстия.

Это и были знаменитые «каменные мешки». Чекисты подводили заключенного к «мешку» и спрашивали: «Как ты хочешь влезть туда — вниз головой или вниз ногами?»

Если арестант влезает в «мешок» вниз головой, то его больше бьют «смоленскими палками» по спине и ногам; если же вниз ногами, — его колотят по голове и лицу. Избиение продолжается до тех пор, пока все его тело целиком не войдет в «мешок», слишком низкий для того, чтобы стоять во весь рост. Поэтому истязаемый должен находиться в коленопреклоненном положении, с вытянутой вперед головой. Нахождение в «мешке» продолжается от трех дней до недели. Пайки тут те же, что и на «Секирке». Очень немногим удается вынести эту средневековую пытку.

На Соловках не практикуются массовые расстрелы, что имело место в «Белом доме», но расстрелы отдельных лиц, довольно часты и считаются обыденным явлением. Советское правительство время от времени прибегает к уничтожению определенного количества заключенных как к ответной мере: это делается во время подавления вспышек коммунистического террора в других странах. Так, например, более ста человек из числа русских и иностранцев было расстреляно после разгрома коммунистического мятежа эстонским правительством 1 декабря 1924 года, и чуть меньше — после подавления восстания в Болгарии.

Из прямых заявлений чекистов я заключил, что сейчас ГПУ не нужны систематические массовые расстрелы. Ведь существуют более «гуманные» способы достижения совершенно аналогичного результата: это медленная смерть от голода, работа сверх человеческих сил и «медицинская помощь».

Было б заблуждением считать, что «Секирка», «каменный мешок», комары, а также расстрел являются реакцией на совершенное преступление. Заключенные всецело зависят от непредсказуемых капризов лагерной администрации, на произвол которой они брошены центральными властями. Если чекисту не нравится ваше лицо, если кто-то увидел, что вы тайком перекрестились, если вы поведали в письмах к родственникам о своей тяжелой судьбе — «Секирка» и «мешок» тут же распахивают для вас свои страшные объятия.

Концлагерь на Соловецком острове охраняется Третьим Конвойным полком войск ГПУ (всего триста винтовок), а на Поповом острове — 95-й дивизией войск ГПУ (сто пятьдесят человек).

Несмотря на хорошее питание, красноармейцы повально болеют цингой, равно как и сифилисом. Солдаты, за исключением тех, чьей обязанностью является охрана лагеря, живут на частных квартирах.

Соловецкая охрана, состоящая из уголовных элементов, которые после Октябрьской революции внезапно проявили «классовую сознательность» и десятками тысяч вступили в Коммунистическую партию, все свое время проводила за игрой в карты и распиванием самогона, в пьяных оргиях и дебошах.

В этом они следовали примеру вышестоящего начальства. Образ жизни, который ведут представители соловецкой администрации, весьма далек от пролетарского. Ногтев, Эйхманс, Васько, Кириловский, Попов ни в чем себе не отказывают. Наживающиеся за счет заключенных, «начальники» придерживаются совершенно некоммунистических принципов поведения. Напитки, одежда и другие товары доставляются им поездами из Москвы, Петрограда и Кеми. Я сам принимал участие в разгрузке двух таких составов. Они были заполнены водкой различных сортов, русскими и иностранными винами, включая шампанское и ликеры, дорогостоящей одеждой, как мужской, так и женской (для наложниц), удобной мебелью и прочим.

«Начальники» известны своими оргиями не только на Соловках, но и за их пределами — по всему северу России. Местом их дебошей обычно является Кемь, куда стекаются на разгулье чекисты из монастыря и с Попова острова.

На самом Поповом острове оргии проводятся на квартире Кириловского — коменданта Кемперраспредпункта, который еще недавно имел репутацию хорошо воспитанного человека. Как правило, почти все застолья заканчиваются дракой.

К примеру, в августе 1924 года на квартире Кириловского проходила обычная попойка. Гости и хозяин до такой степени напились, что Кириловскому сделалось плохо, и его вывели на свежий воздух. Когда он вернулся в дом, то застал гостей, набравшихся до поросячьего визга, блюющими прямо на стол, а свою жену лежащей на кушетке в объятиях Попова в неприличной позе.

Придя в бешенство, Кириловский стащил Попова с кушетки и отбросил с такой силой, что тот проломил головой дверь. Попов, однако, исхитрился ударить коменданта по лицу, разбив ему при этом очки. Зазвучали выстрелы. Попова отволокли домой, где он перебил кулаками все окна, и, обливаясь слезами, заревел так громко, что его было слышно по всему лагерю: «Убили, убили!»

Я склонен думать, что такой стиль жизни не является коммунистическим идеалом. Тем не менее, в ноябре 1924 года начальник УСЛОНа получил из Московского ГПУ письмо, полное благодарности. В нем выражалась признательность Ногтеву и его коллегам за то, что они «высоко держат знамя коммунизма».

Пресытившись пьяным весельем «начальники» Соловков забавляются амнистированием шпаны. После открытия навигации ежедневно освобождается до пятисот человек.

Процедура освобождения проходит так: с уголовников и уголовниц снимают последние лохмотья («казенную одежду»), всучают им железнодорожные билеты до родных мест, снабжают хлебом — в зависимости от длительности пути. А затем совершенно раздетую шпану загружают в вагоны и отправляют на станцию Кемь. Как нетрудно догадаться, значительная часть уголовников прямо по прибытии в Кемь начинает грабить, чтобы добыть хоть какие-то вещи, из-за чего бывает вновь возвращена в лагерь, где получает дополнительно год тюрьмы. Оставшаяся половина уезжает голой.

Никого из контрреволюционеров никогда не освобождали. Время от времени в лагерь просачивались слухи о том, что возможно будут выпущены на волю политические, или же перевезут в какую-нибудь тюрьму на континенте. Но эти слухи так и оставались слухами. Если политические покидают Соловки, то лишь в связи с переменой места ссылки.

Группам иностранных рабочих, которые приезжают в Москву, Советское правительство дает понять, что само оно, конечно же, против существования Соловков и вполне согласно с ними в том, что Соловки заставляют усомниться в «гуманности» народной власти. «Но, — вопрошают советские руководители, — что же делать?» Контрреволюционеры не прекращают бороться с народной властью, отчего ГПУ в свою очередь настаивает на необходимости концлагерей, и при этом перекладывает всю ответственность на Совет Народных Комиссаров.

А между тем, Совет Народных Комиссаров совместно с ГПУ пожизненно заточает своих пленников на Соловки и в подобные им места. С осени 1924 года, по специальному приказу ГПУ (переданному на рассмотрение во ВЦИК и им утвержденному) каждый заключенный, отбывший срок свой на Соловках, направляется еще на три года на «вольное поселение» в Нарынский район, затем еще на три года в Печерский район, и в итоге получается двенадцать лет. Для тех, кто за это время каким-то образом ухитрился не умереть, припасена последняя «награда»— ссылка на вечное поселение в Восточную Сибирь.

Так что; в каком бы преступлении вас ни обвинили, как бы вы не вели себя на Соловках, вас никогда не освободят. Почти каждый из сосланных советскими властями обречен на гибель во время своих переездов из тюрьмы в тюрьму, из одного места насильственной ссылки в другое.