По своим взглядам Лагарп был убежденным республиканцем и атеистом (однажды он продиктовал ученикам такое определение Христа: «Некий еврей, именем которого названа одна религиозная секта»). Он произносил пылкие монологи о любви к ближнему, об уважении к человеческому достоинству, о свободе личности как основе любого справедливого общественного устройства, о просвещенном монархе, терпеливом, терпимом и отечески-мудром. Он неустанно внушал великим князьям на примерах из древней и новой истории, как ужасна тирания и как благородна республика. Он говорил о всеобщей свободе, не стесненной никакими – социальными, сословными или иными – рамками. Он внушал, что крепостное право – несомненное зло.

По натуре педант Лагарп был безукоризненно честен, очень серьезно относился к своему делу, но даже расположенные к наставнику современники отмечали в нем отсутствие творческого начала, доктринерство и полную отвлеченность его рассуждений.

Система идей, усвоенная Александром у наставника, находилась в сфере чистой теории. К России, ее государственному устройству, истории и ее народу она никакого отношения не имела. Это были абстрактный либерализм и абстрактная гуманность, целительные для души, но вряд ли полезные для будущего государя, которому предстояло жить не в идеальном, а в грубом реальном мире. По мере того как жизнь раскрывалась перед Александром во всей ее неидеальной неприглядности, росло и его разочарование, предопределившее надлом и духовный кризис последних лет жизни императора.

Вместе с набором либеральных идей Лагарп внушал воспитаннику и практические правила царствования – так, как сам их понимал, причем делал это и устно, и письменно вплоть до тех пор, пока Александр не сделался правящим императором. Он предостерегал юношу, что если тот будет избегать труда, то станет игрушкой в руках своего окружения («если государь слаб, избегает труда и если он прибегает к другим там, где он может и должен действовать сам, не рискует ли он дозволить своим приближенным делать зло?»), и тут уже, добавлял Лагарп, не помогут никакие оправдания, вроде «я был обманут» или «я не знал».

Он побуждал Александра добиваться любви своих подданных: «Поскольку Вы принадлежите всей России и должны рано или поздно стать первым ее лицом, и притом лицом публичным, – писал он, – необходимо, чтобы взяли Вы за обыкновение беседовать со всеми, особенно же с соотечественниками, и показывали им своим любезным приемом и речами свое благорасположение, дабы завоевать таким образом их любовь». Позднее Лагарп рассказывал: «Я старался вселить в него мысли, что он не может иметь истинных друзей». Когда Екатерина спросила его, действительно ли он полагает, что «государи лишены приятностей и наслаждений дружбы», Лагарп ответил: «Не спорно, Ваше Величество, что многие из царей достойны иметь друзей, но положение ваше таково, что все, которые к вам близки, имеют слишком великую необходимость в вас, почему говорят вам большею частью то, чего не чувствуют». «Сими правилами, – говорил Лагарп, – довел я государя до того, что он полагается на себя, а не на окружающих его».

Внушенная Лагарпом осторожность со временем превратилась у Александра в недоверчивость, а потом в подозрительность. Отсюда хрестоматийные «двуличие» и «неискренность» Александра, в которых его обвиняли современники: в их формирование Лагарп внес не меньший вклад, чем Салтыков.

Заботился Лагарп и о чисто внешнем соответствии Александра его высокому статусу. В ноябре 1801 года, когда воспитанник уже царствовал, наставник писал ему: «Ваше Величество! Имею честь сообщить Вам свои заметки касательно воскресного кружка. В общем, Вы играли свою роль весьма удачно. Тем не менее мне показалось, что, входя в салон, Вы слегка оробели. Хвалю за это Ваше сердце, ибо молодости подобает скромность; но император должен иметь вид».

Впоследствии Александр не раз подчеркивал решающую роль Лагарпа в своей жизни. «Я всем ему обязан», – говорил он в 1811 году графу М. К. Огинскому. В другой раз он выразился еще определеннее: «Не было бы Лагарпа – не было бы и Александра».

В результате общих усилий бабушки и воспитателей Александр получил блестящее образование. Оригинальный и острый ум и широкая эрудиция позволили ему впоследствии блистать в самых утонченных салонах Европы. Он с легкостью поддерживал беседу на разнообразные темы – политические, философские, литературные, даже богословские, и лучшие умы того времени выражали свое восхищение российским императором.

Необыкновенные способности Александра были очевидны для всех. «Ни для одного смертного, – говорил Лагарп, – природа не была столь щедра». Ко всему, он был красив, бесконечно обаятелен, элегантен, прекрасно воспитан, учтив.

И вместе с тем идеального монарха из Александра не вышло. Он не довел до конца ни одного дела, за которые брался. Он потерял всех соратников и единомышленников, на которых когда-либо опирался. Он не освободил, как стремился в юности, народ от деспотизма и крепостного права, не дал России конституции, о которой много говорил; был непоследователен и непостоянен, «слаб и лукав», как писал о нем Пушкин. Одно из самых многообещающих царствований оказалось в итоге одним из наиболее бесплодных. Была ли в том вина воспитателей?..

Великий князь окончил курс географии и истории, геометрии и алгебры, прочитал уйму отрывков из произведений древнеримских и древнегреческих классиков, написал целое собрание сочинений. Далее Лагарп надеялся углубить его знания в области мировой истории и завершить курс изучением философии – Кондильяка, Локка, Руссо, Мабли и особенно Монтескье. Так бы и было, но Александра Павловича решили женить, а какое же могло быть после этого продолжение образования?

К пятнадцати годам Александр, по словам его воспитателя А. Я. Протасова, вступил в период «развития страстей». Протасов стал замечать у Александра «сильные физические желания как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами».

Екатерина, бывшая очень высокого мнения о внешности внука, предполагала, что женщины будут представлять для Александра опасность, «потому что за ним будут гоняться, и нельзя ожидать, что оно будет иначе, так как у него наружность, которая все расшевеливает».

К тому же Екатерина мечтала передать Александру престол (в обход сына), а сделать это лучше всего было после того, как у внука появятся собственные дети, желательно мальчики, – знак того, что будущее империи обеспечено и в грядущих поколениях.

И поскольку бабушка была уже очень немолода, она начала искать любимцу невесту. В 1792 году из Бадена приехала принцесса Луиза, и судьба великого князя была решена. Они обменивались записочками: «Любите ли Вы меня хоть немного?» (Александр). – «Да, конечно» (Луиза). Александр: «Я Вас буду любить всю мою жизнь». Луиза: «Я Вас буду любить всю свою жизнь».

Александр тотчас сообщил новость Николаю Ивановичу Салтыкову, с которым привык быть предельно откровенным: «С несказанным удовольствием уведомляю ваше сиятельство, что дело совершилось. Я нашел случай вчерась ввечеру уведомить Принцессу о моих чувствах к ней, и я так счастлив был, что она призналась мне, что она им соответствует и что она меня любит.

Я по матушкину приказу был у батюшки, чтоб уведомить его о сем. А как она проснется, я к ней пойду. Если вашему сиятельству будет время, так я, возвратясь от матушки, к вам зайду, чтоб вас подробнее уведомить».

(Чувства просто распирали юного Александра. Он был счастлив… и кто бы мог тогда подумать, что семейное счастье его продлится лишь несколько лет и сменится скоро тягостным взаимным отчуждением?)

Свадьбу сыграли 28 сентября 1793 года. И снова Александр отчитывался перед Салтыковым: «Ваше сиятельство, у нас дело изрядно шло. Я пробовал раза три впускать туды, а оно довольно глубоко входило, и ей больно немножко было, но еще не прорвало кожицу». И потом, месяцы спустя: «Ваше сиятельство, Бог мне даровал дочь, и очень счастливо».