Пью кофе и вношу дополнения в дневники. Восковая свеча из Люнебургской пустоши стоит в синей склянке из-под имбиря, оплетенной желтыми нитями расплавленного воска. Голубое пламя окружает дрожащая желтая аура, нежнейшая световая пыль, в которую рассеивается материя.

Что же касается курильных свечей, то до сей поры я использовал один зеленый сорт, мягкий и приятный, потом коричневый из сандалового дерева и, наконец, черные палочки из Японии, у которых на белом пепле темными литерами проступает какое-нибудь изречение. В мало освещенных и сырых местах, а также по соседству с крысами, следует разбираться в тонкостях такой науки.

Характерная особенность оборонительных сооружений проявляется не столь явно, если живешь в них. Это стало мне очевидным только вчера, когда я ревизовал пустующий четырнадцатый бункер, расположенный недалеко от греффернской таможни. Я с огромным трудом отворил стальную дверь чудовищных размеров, спустился в бетонный склеп и оказался в полном одиночестве среди автоматического оружия, вытяжных вентиляторов, боеприпасов и ручных гранат. Я затаил дыхание. Было слышно, как время от времени с потолка падали капли или звонил крепостной телефон. Лишь теперь я взглянул на это место как на обиталище искушенных в кузнечном деле циклопов, которым недоставало внутреннего взора — аналогично тому, как в музеях мы зачастую острее осознаем смысл предметов, нежели те, кто издавна использовал и изготовлял их. Таким образом, я, словно в недрах пирамид или во глубине катакомб, оказался на очной ставке с духом времени. Он показался мне идолом без всякого проблеска технической изысканности, идолом, обладающим чудовищной крепостью.

Впрочем, сугубая придавленность, черепашьи черты этих строений напомнили мне здания ацтекской архитектуры, и не только внешне. То, чем там было солнце, здесь является интеллект, и оба связаны с кровью, с властью смерти.

В «Короне»[79], которую я прихватил с собой из Кирххорста, я прочитал новеллу «Бартлби» Германа Мелвилла, умершего в 1891 году в Нью-Йорке. Несмотря на то, что в ней описывается похожий на Обломова абсолютно пассивный характер, сюжет здесь, однако ж, так лихо закручен, что невозможно оторваться. Среди дарований, коими может обладать автор, талант рассказчика и басенника не самый главный, но он усиливает действие всех остальных сил, подобно тому, как здоровье придает полноты любому жизненному проявлению.

Закончил: «Теогонию» Гесиода. Грандиозная картина: когда Уран нисходит к Ночи и обнимает Землю, Кронос зазубренным серпом отрезает у него срамной член и бросает за спину. Из капель крови, упавших на землю вдоль траектории броска, вырастают эринии, нимфы и гиганты, в то время как сам член падает в океан, и из его побелевшей, волнами несомой плоти рождается Афродита.

Это совершенно иной абиогенез, нежели те жалкие подражания, которыми мы восхищались в Лейпцигском Институте зоологии.

В пять часов нас сменили, и в темноте мы пешим порядком по полям и лесам направились в Баден-Оос. При выступлении — желудочные боли, которые затем несколько поутихли. Как пехотинец ты всегда располагаешь одним из наилучших лекарств — дальним переходом.

Позиция под Грефферном с ее служебными и тайными заботами нынче отступает в прошлое, как отрезок времени, о котором ты будешь только вспоминать. Отныне заслуга, по-видимому, состоит в простом преодолении трудностей. В этом поясе бункеров вряд ли раздался хоть один выстрел, за исключением выстрелов по самолетам да по многочисленным фазанам и зайцам, что нашли себе убежище в высоких зарослях, густо переплетшихся с проволочными заграждениями. Однако здесь царил незыблемый свод правил и норм и существовал молчаливый уговор. Так, старший сержант Келер, едва было собравшийся взобраться на дерево, был тут же накрыт снопом огня. Точно так же на соседнем участке обороны был ранен один солдат, потому что кому-то взбрело в голову выставить соломенную куклу с маской Чемберлена. В сухопутных войсках число погибших при транспортных авариях многократно превышало число павших под огнем неприятеля. В числе первых убитых был некий фельдфебель из пропагандистской роты, погибший у громкоговорителя.

В полночь мы заняли казарму в Баден-Оосе, где, не раздеваясь вследствие холода, я спал на походной кровати. Часто образы в сновидениях предстают перед нами отчетливей и ясней, нежели при свете дня. Так и сейчас мне привиделась назойливая особа, а происходило все в какой-то небольшой овощной лавке, где я приобрел жареную утку. Рядом с продавщицей стояли еще две-три пожилые женщины, одна из которых принялась нагло, и не обращая внимания на мои отчаянные протесты, ее ощупывать. Она делала это якобы для того, чтобы дать мне совет, как следует-де приготовить и подать на стол такой лакомый кусок — а в действительности лишь затем, чтобы потом облизывать себе палец. В итоге мое жаркое мало-помалу лишилось своей коричневой, аппетитной корочки. Напоследок эта тварь — тощая, суетливая, с выпученными, как у мухи, пронырливыми глазками, — еще запустила скрюченный указательный палец в заднее отверстие птицы и извлекла оттуда, дабы увенчать свой пир, изрядный кусок потрохов. Затем она быстро юркнула за дверь и была такова, оставив на прилавке истрепанную и невзрачную на вид утку. Только теперь остальные женщины принялись браниться в адрес исчезнувшей, из чего я сделал вывод, что та была наделена злыми чарами. Таким образом, мне не только была испорчена трапеза, но вдобавок я был угнетен предчувствием гибельных последствий, которые сулила эта встреча.

Ночной переход до Эттлингена в дождь, град и гололед. Стеклянные льдинки били по каскам, поводьям и шинелям. Изоляторы линий дальних электропередач были окутаны холодным туманом и облиты брызгами голубых огоньков. Ночь целиком заполнял топот неисчислимых ног в подбитых гвоздями сапогах — это разменная монета войны, сумма неизвестных тягот и страданий, которая в сражении оборачивается капиталом.

Чуть свет — выступление через Дурлах, с его красновато поблескивающими на окрестных склонах виноградниками, в Вессинген, и мое расквартирование там, в доме евангелического пастора. Во время марша господствовал сухой холод, такой же пробирающий до костей, как в лютую зиму 1928—1929 годов. Проходя вдоль колонны, я впервые увидел отмороженное ухо — раковина, словно к ней прилепили круг рыбьего мяса, была окружена белой каймой. Как и подобает радетельному командиру, я оказался первым, кто заметил повреждение прежде его соседа по шеренге и даже прежде самого пострадавшего, которого я приказал тотчас же на мотоцикле отправить на медобработку.

Вечером я еще минутку-другую посидел с подполковником Фоглером в обществе пасторши и ее дочери, поскольку сам пастор был в отъезде. Однако его влияние незримым присутствием ощущалось во всем доме. Существует две разновидности дисциплины — та, что, подобно прижиганию, действует снаружи вовнутрь и закаляет человека, и другая, что, подобно свету, лучится из сердцевины вовне, и, не отнимая у него мягкости, делает человека бесстрашным. Для первой нам всегда нужен наставник, в то время как другая нередко, как зерно семени, зарождается в нас самих.

Церковные книги сохранялись у них в доме с 1690 года. В одной из них описан такой курьез: одна служанка, сорок лет проносив юбки, обрюхатила другую, и затем уже продолжала жить мужчиной до глубокой старости.

Забавное сообщение об одном моем предшественнике, который эдаким Фальстафом стоял тут на зимних квартирах. Этот тип воспроизводится на войне с неизменным постоянством, и всегда в одном и том же окружении — среди плутоватых и вороватых лакеев, жирных гусынь, беспутных девиц, кутил и картежников.