Понимая это, Домо, похоже, больше ориентируется на настоящее, нежели на долгую перспективу; он знает, что выиграл еще один день, когда после его вечернего доклада происходит смена караула. Довольно часто пропуская обед, Домо никогда не отсутствует в ночном баре; я должен позвонить ему, если Кондор появляется там вопреки ожиданию. И вскоре я уже вижу его сидящим по правую руку тирана; после долгого рабочего дня Домо до поздней ночи остается бодрым и точным в своих высказываниях, однако напряжения в нем не чувствуется.

Я все еще нахожусь на пути к Центральному банку — но предыдущий пассаж вовсе не был уклонением в сторону. Мне пришлось даже прибегнуть к сокращению. Это — мысли, которые приходят в голову во время таких хождений, а также при любой другой деятельности. Они созвучны теме. Поэтому мне легко дается механическая работа: я вытесняю ее посредством наплыва. Бесплатно играет какой-то домашний театр, и часто — даже на разных сценах одновременно, в верхнем этаже. А то, что я тем временем передвигаю ноги, обслуживаю посетителей в баре, на углу улицы разрываю номер «Крапивника», делается как бы между прочим. Иногда я спускаюсь с верхнего этажа, чтобы полностью насладиться текущим мгновением.

Оказавшись в банке, я узнáю свои задания. Некоторые уже будут лежать там, в запечатанном виде; другие я получу позднее, в соответствии с ситуацией. Возможно, их уже формулируют, пока я нахожусь в пути.

Предполагаю, что Домо не без основания выбрал для этой должности именно меня. Человека с высшим образованием, доцента, можно без всякого прикрытия вызвать в такое место, где хранятся большие запасы золота. Охрана здания, естественно, будет усилена. От меня же, похоже, ожидают такой услуги, которая требует интеллекта и, вероятно, такта. Замечу в скобках, что свободному течению денежного потока придают на касбе куда большее значение, чем, к примеру, свободе прессы и другим постулатам, которые, как выражается Домо, «хороши и прекрасны, но на них ничего не купишь». Он говорит также: «У нас каждый человек прежде всего интересуется тем, сходится ли его денежный баланс».

Поэтому Центральный банк, само собой, относится к невралгическим точкам. Клиента у кассового окошка должны нормально обслужить даже при критической ситуации: это вселяет чувство уверенности. Лишь при снятии со счета очень крупных сумм требуется предварительное уведомление. Вообще же наличность банка в любое время можно пополнить из подвалов касбы: этот запас превышает любой возможный запрос.

Здесь я должен сказать несколько слов о финансах. Стабильность финансовой ситуации объясняете в первую очередь тем, что здешняя тирания существует уже сравнительно долго. И предпосылкой тому служит полное отсутствие у Домо пустых фантазий. Зато он, очевидно, с особой тщательностью продумал две вещи: полицию и деньги.

И хотя я как анарх далек от этой темы, как историк я должен был помогать ему в его исследованиях. Случалось, он звонил мне уже поздно ночью: «Мануэль, мне нужна брошюра автора по фамилии Карски, „Вздорожание, цены на товар и добыча золота“[209]. Она, кажется, была напечатана в старые времена, еще до Первой мировой войны. Пожалуйста, чтобы завтра текст был у меня. Возможно, имя этого человека пишется через ипсилон».

Раздобыть что-то подобное через луминар, здесь наверху либо внизу, в институте, — детская игра. Придя на следующий вечер в бар, Домо находил у себя на столе светокопию интересующей его брошюры. Из профессионального любопытства я к тому времени уже успевал ее просмотреть.

Наличный золотой запас — действительно важная проблема. Сначала Домо исходил из потребностей населения; он велел собирать сведения, чтобы узнать, сколько средств требуется простому человеку, чтобы быть довольным.

Определенный избыток становится необходимым там, где потребности культивируются или — что не одно и то же — одухотворяются. Недовольство духовного человека еще опаснее, чем недовольство голодного. Между золотом и искусствами существует магическая взаимосвязь. Изобилие на приватном уровне должно идти на пользу мусическим искусствам и высоким ремеслам, вплоть до переплетного дела и кулинарии; изобилие же на государственном уровне, напротив, должно направиться на удовлетворение масс — прежде всего посредством зрелищ. Даровых выдач хлеба следует избегать; уж лучше тратить деньги на строительство зданий, пусть даже излишних. Разумеется, такие здания должны быть произведениями искусства; но как раз с этим у нас проблема.

Город без бедности не менее жалок, чем город без богатства: нам радостно видеть, что может предложить жизнь. Гавани, где накрашенные девушки подмигивают иностранцу, а торговцы предлагают излишнее: там приятно встать на якорь; там, верно, хорошо живется. Я купил попугая и выпустил его на волю; негры рассмеялись и пригласили меня пропустить рюмочку.

Золота в обращении имеется больше, чем нужно; поэтому оно, прежде всего, должно накапливаться в виде сокровищ; в способности образовывать сокровище заключена его незримая сила. Цены ползут вверх также из-за излишков золота. При этом вздорожание задевает в первую очередь тех, кто перебивается с хлеба на квас.

Рудники расположены далеко на юге; золото залегает насыщенными жилами. Рудники эксплуатируются уже давно, и потому странным кажется тот возрастающий дефицит, который мы наблюдали при трибунате. Несмотря на имеющееся в стране богатство, в обращении можно было видеть только бумагу — гладкие купюры, словно только что отпечатанные. Даже самую мелкую разменную монету, медяк, подделывали.

После этого показалось прямо невероятным, что Кондор стал платить золотом. Чудо объясняется тем, что он судит о человеке по существу, даже скептически — в отличие от трибунов, которые стилизовали слово «человек», превратив его в отвлеченное понятие. На это понятие они и ориентируются в своем педагогическом рвении, своих обещаниях счастья, даже мессианском обетовании. Само собой, все это требует денег, которые они, однако, взимают не с идеального, а с реального человека. А поскольку они оперируют иллюзиями, твердая валюта вскоре исчезает; сами деньги превращаются в фикцию. Это типичный фокуснический трюк. Однако трибуны, подобно моему папаше, могут так действовать, сохраняя чистую совесть.

И вовсе не случайно, что именно тогда, когда вера в богов начала иссякать, политика приняла на себя функцию одаривания счастьем. Против этого нечего было бы возразить, поскольку и боги обходились совсем недешево. Хотя тогда, по крайней мере, люди еще видели вокруг себя храмы, а не сплошные новостройки-термитники. Блаженство придвигается ближе: оно ждет нас уже не в потустороннем мире, а в посюсторонности — в какой-то момент времени, пусть и не прямо сейчас.

Анарх мыслит примитивнее: он не позволит, чтобы у него отняли его счастье. «Осчастливь самого себя», — гласит его основной закон. Это его антитеза к надписи «Познай самого себя» в храме Аполлона Дельфийского. Одно дополняет другое: мы должны знать свое счастье и свою меру.

Банкротство государства, от природы богатого плодами земли и полезными ископаемыми — хорошим примером и здесь служит Мексика, — может иметь самые разные причины: коррупцию, расточительство, ошибки в планировании. Строительная лихорадка и страсть к военным завоеваниям, свойственные как князьям, так и трибунам, тоже дорого обходятся народам. А вот затраты на персональные удовольствия остаются достаточно скромными, хотя и вызывают большее возмущение. Прогорают чаще всего из-за великих идей.

Кондор имеет возможность платить наличными, поскольку идей у него мало. Когда тебе выдают деньги на руки, это убеждает сильнее всего. В расточительстве Кондора можно упрекнуть, разве что имея в виду расходы на содержание флота; но ведь именно флоту Кондор обязан победой в гражданской войне. Охота тоже всегда обставляется с роскошью — однако не столько ради удовольствия Кондора, сколько потому, что это увеселение воспринимается как своего рода дань Желтому хану. Ну и, конечно, есть еще миньоны.