Как Карнекс, так и Сальваторе были приговорены к смерти, почти в одно время. На касбе считается правилом, что казнь должна вершиться вручную и обязательно должна пролиться кровь. Уголовных преступников обезглавливают, политических — расстреливают. Публичность казни гарантирована, но допуск публики ограничен.

Я, помнится, уже говорил, что дело лишь изредка доходит до приведения приговора в исполнение и что такая экзекуция носит не столько морально-правовой, сколько логически-административный характер. Год близился к концу, и с экзекуцией следовало поторопиться — хотя бы уже потому, чтобы, как выразился Домо, «Педро не утратил квалификацию». Педро — это палач по уголовным делам.

Для всех стало большой неожиданностью известие о том, что в помиловании было отказано Карнексу. А Сальваторе предстояла ссылка на острова. В ночном баре я в большой мере был свидетелем тому, как формировалось такое решение, — и имел возможность вкратце записать услышанное.

Мнение Домо возобладало, хотя он, очевидно, слишком сильно напирал на принципы. Это граничило с l'art pour l’art. Вероятно, он хотел также избежать упреков в том, что раньше называлось «классовой юстицией». Сальваторе был конюхом, а Карнекс принадлежал к уважаемым членам общества, к элите. Кроме того, Карнекс затронул больное место обитателей касбы: страх перед находящимися в частном пользовании взрывчатыми веществами.

Но прежде всего, как я полагаю, Сальваторе обязан жизнью той тайной симпатии, которую Домо питает к уголовным преступникам. Я нередко наблюдал, как он чуть ли не благосклонно покачивает головой, когда речь заходит о тяжком преступлении. Это выражение подразумевает не столько обман и мошенническое покушение на чужую собственность, сколько вооруженный грабеж и прочие акты насилия, которые издавна волновали фантазию. При совершении таких преступлений заявляют о себе силы, которые, распространяя среди населения страх, тем самым укрепляют положение властителя и его юстиции. Подобные наблюдения могли бы стать лишним доводом в пользу тех теорий, согласно которым власть уже сама по себе есть зло.

Парни вроде Сальваторе всегда находят себе покровительниц, имеющих пристрастие к гнилостному запашку. Одна из таких, леди Пелворм, даже сумела пробраться к заключенному: она была состоятельной и имела связи. Я слышал, как Кондор сказал Домо:

— Вы позволили ей оставаться в камере без надзора целых два часа — — — это уж чересчур.

— Я распорядился, чтобы ее тщательно обыскали — при ней не было даже пилочки для ногтей.

— Зато Сальваторе вырядился в униформу со всеми цацками.

Домо рассмеялся:

— Он тогда еще находился под следствием. Как выглядел бы форейтор без сапог, кнута и рожка? Между прочим, эта дама хотела бы сопровождать его на острова — она уже подала заявление.

Мой папаша считает Домо «человеком, лишенным чувства юмора». Об этом можно было бы поспорить; во всяком случае, в остроумии ему не откажешь — — — в остроумии, основывающемся на сокращениях. Ему нравится, когда кто-то перескакивает через ступени. Домо и сам охотно перескакивает через два-три возможных довода. Но для этого, конечно, требуется интеллигентный собеседник.

Итак. Сальваторе был сослан на острова. И хотя расположены они совсем близко, вестей оттуда приходит не больше, чем когда-то из богаделен, в которых прокаженные, после отлучения от церковной общины, коротали остаток жизни. Здесь, вероятно, уместно сказать несколько слов об «отбытии наказания», как оно понимается в Эвмесвиле. То, что для анарха не существует никаких наказаний, а есть только меры, предпринимаемые по отношению к равному тебе, я уже неоднократно подчеркивал. Для начала я процитирую Домо, опираясь на свои беглые заметки, сделанные в ночном баре, — то есть его мысли будут изложены лишь в самых общих чертах.

Содержание в заключении, если оно длится более года, есть напрасная трата времени и выбрасывание на ветер значительных денежных средств. Пожизненный срок заключения — это абсурд. Тогда уж лучше смерть. Так в большинстве случаев лучше и для заинтересованного лица.

Поставленный перед выбором, любой приговоренный, безусловно, предпочел бы короткий срок лишения свободы — пусть даже в условиях, опасных для его здоровья, — двенадцатилетнему заключению. Это заложено в природе вещей: всякий человек предпочитает опасный кризис вялотекущей хронической болезни.

Тот миг, когда человек теряет надежду, знаменует собой перелом; это относится не только к неволе. Но надзирающие за заключенными могут стремиться к такой цели сознательно. Для ее достижения хватило бы и четверти года; полгода — это уже слишком много. Отшельники знали рецепт: пост, ночные бдения и работа на пределе сил.

Прежде всего нужен обученный и хорошо оплачиваемый персонал. Дистанция. Не подходить к другому ближе чем на три шага — это правило действует и для охранника, не только для заключенного. Физическое прикосновение допустимо лишь при самозащите, в случае нападения с применением силы.

При любой очной ставке, во время любого допроса должны присутствовать свидетели. Вынужденное признание бесполезно и даже вредно; признания следует добиваться как мата в шахматной игре.

Если кто-то готов рискнуть головой, не следует портить ему игру, такого нужно принимать всерьез. Это относится и к голодовке. Каждый, кто вступает в борьбу, имеет право на то, чтобы с ним обходились по закону военного времени.

Тот, кто распоряжается временем какого-нибудь человека, держит в руках не только его страдание, но и его радость. Он может по своему усмотрению ослаблять или усиливать эти чувства. Были каторжные тюрьмы, где узников заставляли прозябать в ужасной безысходности до самой кончины. Они умирали от чахотки и кончали на кладбищах, где на крестах значился только номер.

Совсем другое дело, если я даю заключенному возможность провести одну ночь с его женой, возлюбленной, с уличной девкой, — — — тут и самый закоренелый преступник смягчится. Да, Кондор: он даже может стать твоим другом. (Это — в связи с разговором о Сальваторе, который я записал. Впрочем, и Латифа говорила мне, что иногда она таким способом услаждает какого-нибудь узника, пусть и не бескорыстно: она получает honorarium[293], то есть гонорар — почетное вознаграждение.)

«Колумбово яйцо для юстиции. Откладывается раз в год».

Так недавно выразился Домо, когда они пришли в бар после обеда. Он имел в виду одно из тех предложений, которые приходят по почте. Для них заведен специальный почтовый ящик. Особое значение Домо придает анонимным посланиям.

«Большинство правонарушений можно быстро и болезненно пресекать посредством нанесения виновному палочных ударов. Кто не предпочел бы порку длительному заключению? С этим согласились бы все — — — виновный, судья, opinio publica[294]. Некоторые правонарушители прямо-таки напрашиваются на порку. Такой обычай очистил бы воздух. Если устрашающее воздействие смертной казни и может быть оспорено, то здесь оно несомненно, кроме того, возможна компенсация ущерба — деньги, полученные за перенесенную боль, имеют больше смысла, чем денежное возмещение за ошибочно произведенный арест невиновного лица».