— В общем, да, — ответил Дикки и опять неловко рассмеялся.

— Ох уж эти нетерпеливые дедушки и бабушки! — подыграла ему Малышка. — На кого он похож?

— Не знаю. Правда, не знаю. Маленький лысый старичок. Эйми говорит, он в меня, но думаю, это не комплимент.

— Вы уже решили, как назовете его?

— Наверно, Ричардом. Эйми хочет, чтобы он был Ричардом Мерлином. А я думаю — Ричард Джеймс.

— Разумно, — согласилась Малышка. Она подумала, что после этого Джеймс наверняка увеличит им содержание! Ее мысленному взору явился Дикки — красивый юноша с квадратным лицом и твердым квадратным ртом, как щель в копилке. Бедный малыш, если он в самом деле похож на отца! — Что толку называть его в честь мертвого волшебника?

Дикки довольно долго молчал.

— Думаю, это немного вызывающее имя. Мальчику нелегко придется с ним в школе.

— А, ну конечно, — откликнулась Малышка. — Конечно. Я понимаю. Наверно, ты прав.

Опять наступила пауза.

— Я передам Эйми привет от вас.

— Спасибо.

— Знаете, Малышка, она очень любит вас.

Лишь положив трубку, Малышка поняла, что это был упрек в ее адрес. Дикки ждал, что она спросит, когда можно прийти в больницу, а она не спросила, и он обиделся за Эйми. И справедливо обиделся, подумала Малышка. Ужасно глупо! Так не понять друг друга! И она хороша — злая, мстительная, эгоистичная. Ну с чего она взяла, что Дикки отстранил ее как «ненастоящую» мать Эйми, несмотря на всю ее любовь и заботу, когда его-то как раз волновало, не перестала ли она теперь любить Эйми!

И все-таки Малышка не могла до конца успокоиться; темная, ничем не оправданная злость не давала ей покоя, перекрывала, как опухоль, горло, душила ее.

Малышке не хватало воздуха. Она вышла из дома и быстро зашагала по улице, едва не побежала, что-то бормоча себе под нос, как бы заново произнося свою часть диалога. Надо было спокойно поговорить с Дикки, четко разъяснить ему, что она думает.

— Я люблю Эйми как родную дочь. На самом деле она и есть моя родная дочь. Я растила ее с шести лет. Разве это ничего не значит? Узы крови — это несущественно, примитивно, это совсем ничего не значит.

Девять часов вечера. Почти все окна распахнуты. Малышка замедлила шаг и стала заглядывать в окна первого этажа. В ярко освещенных комнатах и на кухнях люди сидели и разговаривали, готовили ужин, мыли посуду, смеялись, ссорились. Только с ней никого не было рядом, только ей приходится разговаривать самой с собой, словно одинокой и бездомной бродяжке. Чепуха! Вовсе она не одинокая. Только и надо-то, что сесть в автобус или такси, приехать на Итон-сквер и позвонить в родительскую дверь. Они поймут ее, обласкают, залечат раны, которые кажутся ей глубокими и тяжелыми, а на самом деле в них нет ничего особенного. Нечего придумывать! Дикки не собирался ее обижать, просто она сама стала сверхчувствительной до идиотизма! Но и себя ругать не стоит! Мафочка правильно говорит: «Совершенных людей не бывает». Малышка громко засмеялась, и шедшая ей навстречу пара — средних лет мужчина и женщина — с опаской поглядели на нее.

— Добрый вечер, — громко и доброжелательно поздоровалась с ними Малышка, но они не ответили и даже, как ей показалось, пошли быстрее.

Малышка вышла на шоссе. Такси, частные автомобили, большие грузовики, покачивающиеся на ходу автобусы мчались мимо, поднимая клубы пыли и обрывки старых газет, которые липли к ее ногам. Малышка дошла до следующего угла, на котором стояла телефонная будка, напротив же расположилась пивнушка с распахнутыми настежь дверями, где было шумно и весело. На улице было полно мужчин с кружками и сигаретами в руках.

Подумав, что неплохо бы позвонить Дикки, извиниться за грубость и спросить, когда можно повидать Эйми с малышом, Малышка хотела было зайти в телефонную будку, но вовремя заметила, что пол черный от подсохшей мочи, аппарат сломан и трубка висит на шнуре. На стене кто-то нацарапал: «На х… недотрог». А под этим более изящным почерком выведено: «Смиренницы не желают!»

Малышке стало весело. Улыбаясь, она пошла было прочь, когда услыхала, что ее окликают с противоположного тротуара:

— Эй, детка, как насчет пивка?

Голос был пьяноватый, но дружелюбный и принадлежал коренастому мужчине в белой рубашке. Малышка помахала ему рукой в знак того, что слышала его предложение, и, не переставая улыбаться, покачала головой.

Она шла по улице. На одной стороне не оставалось ни одного дома, видны были лишь кучи строительного мусора и предупредительные знаки. На другой за железным забором находилась забетонированная спортивная площадка, вдалеке чернели школьные здания. Половина безлюдной улицы осталась позади, когда за спиной Малышки послышались чьи-то быстрые шаги. Она оглянулись, но ее тотчас схватили двое мужчин и прижали к решетке. Одна рука закрыла ей рот, другая грубо полезла под юбку.

— Ну же, ты ведь сама хотела, не так, что ли?

Высвободив рот, Малышка хотела закричать, но ее одним ударом вновь опрокинули на решетку, так что у нее перехватило дыхание. Один из мужчин держал ее, вывернув ей руки и наступив тяжелым башмаком ей на ногу, отчего ей было даже больнее, чем от бесстыдных прикосновений другого мужчины.

— Сухая, как скелет, — сказал он в конце концов и залепил ей пощечину.

Они отпустили ее, и она, дрожа, сползла вниз по решетке и села на землю, подогнув под себя ногу. Так она просидела все время, пока они не скрылись за углом, ожидая, что кто-то придет, поможет ей подняться, стряхнет с нее пыль, вызовет полицейских…

Никто не пришел. Несколько мужчин, включая и того приземистого в белой рубашке, стояли всего в нескольких сотнях ярдов и наблюдали за происходящим. Когда она поднялась, кто-то из них рассмеялся. Возможно, с облегчением, но Малышка все равно ощутила ярость — они стояли и смотрели, как ни в чем не повинную женщину чуть не изнасиловали на их глазах — уж точно унизили. Для них она не была ни в чем не повинной женщиной! Разве она не улыбнулась и не помахала рукой, «сама напрашиваясь» на нечто подобное? Малышка поискала в канаве свою сумку и, прихрамывая, пошла в ту сторону, в которую побежали напавшие на нее мужчины. А что если они ждут за углом? Не будь дурой, твердо сказала себе Малышка. Они убежали, парочка идиотов, это был всего лишь порыв — даже сумку не взяли! Стараясь не паниковать, хотя от страха у нее кружилась голова, Малышка дошла до угла и увидела прямо перед собой черный канал и еще одну пивнушку, из окна которой лился на тротуар золотистый свет; внутри было светло, уютно и безопасно…

В пабе было тихо и чисто; несколько мужчин, две женщины, никакого музыкального автомата. Малышка подошла к бару и заказала виски. Мужчина внимательно посмотрел на нее, потом отвернулся. Налил виски в стакан, взял у нее фунтовую банкноту, отсчитал сдачу и подал ей, не поднимая глаз. Малышка села за стойку и отпила из стакана. Пожилой мужчина рядом попросил пива. С виду приличный, тихий. Ему она, пожалуй, могла бы рассказать о происшедшем. Перехватив его взгляд, Малышка едва заметно улыбнулась. Он ответил на ее улыбку, но коротко и неловко, после чего вернулся с пивом к своему столику. Малышка огляделась: все посетители сидели молча и глядя прямо перед собой. Зомби, подумала она. Повернувшись на табуретке, она увидела свое лицо между бутылками в зеркальной стене бара: белое, грязное, с синяком на щеке. Платье тоже было грязное. Понятно, почему от нее все шарахаются! Верно, подумали, будто она никому не нужна, валялась пьяная на улице, короче говоря, пария. Я — ничто, пронеслось в голове у Малышки, я — никто. У меня нет отца, нет матери, нет мужа, нет любовника. Храбро улыбнувшись своему несуществующему лицу, она допила виски.

За ночь синяк стал устрашающе желто-коричнево-фиолетовым. Вокруг глаза все вспухло, и в уголке краснела капля крови. На юбке тоже была кровь. Малышка замочила платье, потом приложила к синяку гамамелис. Когда она вышла, чтобы купить еды для Валтасара, никого ни на улице, ни в магазине не заинтересовал ее вид. Не исключено, что заплывшие глаза и синяки были в здешнем районе делом обычным или она слишком преувеличивала свое уродство. Однако, возвратившись домой, она увидела, что синяк стал еще хуже, побагровел, налился кровью, заблестел, отчего другая половина лица выглядела бледной и словно провалившейся.