Мафочка вздохнула.

— Потом я узнавала о ней только из газет. После войны у нее вышла книга — однажды утром открываю газету, а там ее фотография и небольшая заметка о том, как она начала писать, чтобы содержать семью, когда ее муж вернулся домой совсем больным и не смог работать. С тех пор она написала много книг, так называемых дамских романов, или романтических историй о том, как юноша встречается с девушкой и все заканчивается счастливо. Правда, мне они кажутся немного печальными, ведь я знаю, чем закончилась ее собственная история и как потом складывалась ее жизнь. По крайней мере до смерти Гилберта. Когда я прочитала об этом в «Таймс» лет десять назад, не помню точно — ты уже была замужем и родила Пэнси, — то написала ей через издателей о том, что у тебя все хорошо и что ты родила ей внучку, но она не ответила…

Она посмотрела на Малышку.

— Не расстраивайся, дорогая. Не знаю, какие у тебя планы, но не исключено, что ей не хочется тебя видеть. Она уже старая. Ей столько же лет, сколько мне. Семьдесят. Наверно, потому что я много наговорила о том времени, когда мы обе были еще относительно молодыми, но, знаешь, поверить в это трудно!

— Не думаю, что хочу ее видеть, — выпалила Малышка и сама удивилась, сколько злости было в ее голосе.

Почему она так разозлилась? Ведь сама же хотела все знать, разве не так? Нельзя же злиться из-за того, что ей рассказали куда больше, чем она ожидала услышать. В ее жизни появилось еще одно измерение, и требовалось время, чтобы к этому привыкнуть, вот и все!

— Извини, мафочка, и спасибо тебе за рассказ. Мне надо все переварить, так что потерпи. Сейчас у меня такое чувство, что глупо было расспрашивать тебя, так это все не важно. Пока ты говорила, во всяком случае почти все время меня интересовала не она. Что мне до нее? Меня интересовала только ты.

— Моя дорогая, тебе надо все обдумать.

Мафочка улыбалась, но Малышке показалось, будто та отстранилась от нее, и она испугалась. Ей хотелось сказать: «Все это не имеет никакого значения для нас с тобой, правда?» Но она вспомнила, как отвратительно чувствовала себя, когда Эйми произнесла нечто подобное…

— Дорогая, — сказала мафочка, придирчиво оглядев дочь, — твоя щека очень неважно выглядит. Пожалуй, тебе пора сделать примочку и чем-нибудь ее смазать.

Дом в викторианском стиле из красного кирпича, когда-то принадлежавший тете Мод, стоял немного в стороне от дороги на заросшем вереском склоне довольно крутого холма. Кто бы ни жил в нем сейчас (дурацкая асфальтовая дорожка и аккуратные клумбы с поздними розами предполагали опрятную немолодую пару), эти люди почти свели на нет живую изгородь и срубили старые яблони, хотя в прежние времена, если смотреть из верхних окон, никакие деревья не могли загородить прекрасный вид на широкую мирную долину. Возле одного из них, бывало, стояла мафочка и смотрела, не мелькнет ли красный платок заскучавшей Гермионы. Теперь можно позвонить по телефону, подумала Малышка, обратив внимание на провода, которые тянулись от темно-фиолетовой черепичной крыши к телеграфному столбу у ворот, и стайку сидевших на них птиц.

Если не считать телеграфных столбов и шеренги электрических опор, мрачно вытянувшейся вдоль вспаханных осенних полей, здешние места как будто не изменились за несколько десятков лет. Возможно, тут стало пошумнее из-за тракторов, но это все. Даже маленький магазинчик, который мафочка посоветовала Малышке найти, так как он стоял в конце улицы, ведшей к ферме Добсонов, был на месте: старый бело-черный дом, развернутый боком к дороге, со старым рекламным щитом на стене и единственным насосом бензозаправки. Малышка проехала около полумили после этого приметного ориентира, удивляясь, что узнала его, будто сама когда-то видела. Не останавливаясь, она ехала дальше, и сердце у нее билось все сильнее по мере того, как перед ней разворачивались декорации прошлой жизни мафочки. Белые ворота, безлесая гора, высокий медно-красный бук, за ним дом.

Малышка остановилась. Жаль, конечно, яблонь, но мафочке будет приятно узнать, что дом цел и невредим и цела даже старая железная скамейка, на которой тетя Мод любила фотографироваться с собаками. Интересно, что сталось с собачьими конурами за домом, о которых рассказывала мафочка, и что изменилось в самом доме. Прежде ей ничего не стоило бы постучать в дверь, и Малышка вообразила пожилую женщину, которая открывает ей, приглашает зайти и даже, возможно, предлагает чай или домашнее вино из бузины. Если ей много лет, то не исключено, что она помнит тетю Мод, которая наверняка принадлежала к местным «чудакам». А теперь одна мысль о том, чтобы поднять крючок на калитке, приводила Малышку в трепет. Что она скажет? Что здесь когда-то жила ее мама? А что если эта — воображаемая, напомнила себе Малышка, — женщина знает, что дочь мафочки умерла?

Смущало ее и другое. Зачем она вообще решила совершить паломничество в здешние места? Неожиданно это показалось ей глупее глупого. Собственно, она сама вызвалась ехать в Южный Уэльс и привезти в Лондон тетю Флоренс, чтобы та там дожидалась тетю Блодвен, а так как Шропшир был почти по пути, то решила заехать и сюда тоже. На самом деле поездка была совсем не обязательной. Хотя тете Флоренс и досаждал артрит, в семействе Маддов с презрением относились к тем людям, которые поддаются возрастным болячкам. Вот и Флоренс собралась ехать поездом, о чем она с раздражением заявила Малышке, когда та позвонила ей.

— Думаешь, я такая старая, что не могу устоять на ногах? Или это твой отец тебя надоумил? Бедная старушка Флоренс, ей не выдержать дороги!

Предложение Малышки она все-таки приняла, но в виде величайшего одолжения со своей стороны.

— Ладно, если у тебя много свободного времени, я согласна!

Но Малышка обрадовалась и такому согласию, потому что в душе, увы, точно знала, зачем ей понадобилось ехать за тетей Флоренс. А теперь она думала: «Какого черта? Что мне тут нужно?»

Она вновь села в машину — в машину Джеймса, в их «общую собственность», которую он в конце концов уступил ей. Если он собирался ехать за границу, то зачем ему эта машина? Однако Джеймс изобразил величайшую щедрость, сам пораньше с утра прикатил на ней в Ислингтон и оставил ключи в почтовом ящике, присовокупив к ним записку: «Ключи от любимого семейного экипажа, заново отполированного и почищенного внутри. Надеюсь, ты будешь заботиться о нем хотя бы в память о прошлом». У Малышки выступили на глазах слезы ярости, но, к счастью, она обнаружила, что страховка подходит к концу, что надо менять покрышки и выхлопную трубу. Поэтому она написала Джеймсу, что «забот потребуется больше, нежели подразумевает память о прошлом». Вспомнив, с каким удовольствием сочиняла эту фразу и с каким нетерпением отправляла свое иронично-благодарственное письмо, Малышка подумала: а вправду ли она совсем освободилась от Джеймса? Ну конечно же, освободилась, твердо сказала она себе, и случайный приступ ярости значит не больше, чем боль от старой и слишком быстро затянувшейся раны. Наверное, папа был прав: ей скучно и надо как-то убивать время. Для этого она пишет Джеймсу дурацкие письма, отправляется в никому не нужное путешествие…

Малышка въехала в ворота, потом развернулась и вскоре вновь была возле магазинчика. Ей надо было заправить машину, и поскольку она не заметила поблизости ни гаража, ни настоящей бензоколонки, то решила воспользоваться насосом перед бело-черным домом. Удивительно, подумала Малышка, как тут безлюдно. Никого не видно ни на дороге, ни в поле, нет ни одного человека, разве что издалека доносится гул тракторов. Даже на фермах, которые ей пришлось проехать, было безлюдно и чисто — совсем не так, как рассказывала мафочка; ни разу не увидела она свиней, кур и гусей, свободно гуляющих во дворе, тем более лошадей, поднимающих красивые головы над стойлами. Ну что ж, все меняется. Фермерские хозяйства, столь любовно расписанные мафочкой, отошли в прошлое. Куры несутся лучше, бедняжки, когда они заперты в клетках (но почему «бедняжки», никто ведь не знает, что думают об этом сами куры?), и труд машин куда эффективнее и дешевле труда людей и лошадей. Скорее всего, магазинчик, в котором мафочка брала военный паек, тоже изменился. Его наверняка модернизировали, и теперь там стоят морозильники с чипсами, горошком, стейками из трески, мороженым, не говоря уж о нарезанном хлебе, мясных консервах и бисквитах в коробках. Да и прилавок, верно, пластмассовый, а не из прохладного мрамора, на котором ушедшим в прошлое лавочникам было удобно резать масло на куски, похлопывать и подравнивать их тонкими деревянными лопаточками.