И люди у нас не такие, как на материке. Вы не глядите, что тут больше половины бывших уголовников, замков у нас нет, и заработанных денег никто у тебя не отнимет. В Адлере подошел ко мне какой-то мужик и говорит: «Сел я, кореш, на мель. Дай мне взаймы сотен пять, домой приеду — верну, а сам я из Сусумана. Знаешь, такой городишко есть, на главной трассе, рядом с Берелехом?» — «Знаю, — говорю, — Сусуман, как не знать». Дал я ему пять сотен, ни расписки, ни хрена не взял, а видел его, между прочим, первый раз в жизни, он мне свой адрес оставил, только и всего. Прилетаем мы с курорта домой, а там уже перевод лежит — пятьсот рублей, как одна копеечка. А на материке?.. Э-э, да что там говорить!

В позапрошлую зиму мы дотла сгорели. Я еле выскочить из дому успел — ни шубы, ни шапки не вынес... Жена с дочкой в бане были, вот что на них было, то и осталось. Страховку за дом мне, конечно, выплатили. Да что мне эта страховка, пятьсот рублей, я накануне как раз получку принес — четыреста восемьдесят, жена ее в карман макинтоша положила. Вот вместе с макинтошем они и сгорели к такой матери. А сейчас, погляди, все у нас опять есть: и ковры, и приемник дорогой, и все такое прочее. Хотел я сперва и телевизор купить, да не ловит он тут ни хрена. Чего зря вещь в доме держать?

Летом я дома долго не сижу. Чего мне летом дома сидеть? Я чуть что — в рейс иду. У меня ведь по всей трассе и бабы, и кореша — все путем. И побутылить, и помышковать[17] — проблемы нет. Зимой — другое дело. Зимой — или грудь в крестах, или голова в кустах. Бегаем по зимникам через всю Якутию и Колыму — до самой Чукотки. Зимой, если мотор заглох, машина стала — кранты! Слезай — приехали! Если, конечно, никого по дороге не встретишь. А кого на зимнике встретишь?.. Так что сами понимаете, какие шофера тут выживают. А всякая рвань быстренько концы отдает, зиму-другую еще как-то продержится, а там — гроб и свечи! Ну а летом, летом совсем другое дело! Летом тут курорт... Вот у меня и удочки, и спининг, и карабин — все с собой. Даже уже и черви накопаны. Все рыбные места на трассе я наперечет знаю, ну и без мяса из рейса ни разу ни приезжал. Вот в прошлый рейс двух олешков завалил, да все ребятам-ремонтникам раздал по дороге. Домой привез одну заднюю ляжку, мне-то хватит... Музыка тоже с собой: вон «Спидола», магнитофон «Комета-206», между прочим, у вас в Новосибирске делают... Бабы наши знают, конечно, что и мышкуем мы по трассе, и бутылим, да давно уже рукой махнули, лишь бы только болезнь какую, интересную, не привез... Но у нас все мышки проверенные, а если какая и прочервивеет, на другой день об этом вся трасса знает...

Ну и законы на трассе, конечно, свои. Если я еду и вижу: поломался кто-то, стоит, пусть даже и незнакомый мне вовсе шофер, я дальше ехать права не имею, будь у меня хоть какой срочный груз, я должен помогать ему чиниться... У нас, бывает, машина с такого прижима навернется — смотреть страшно, ничего, кроме рамы, целого не осталось... Плевать, восстановим как миленькую, начальство и не догадается. У меня вон с собой на полмашины запчастей, даже задний мост есть. У нас это просто делается...

Вот этот участок, от Хандыги до Теплого Ключа, самый паршивый на всей трассе: ни гор, ни поворотов, ни прижимов, и прямой — все семьдесят километров насквозь видно. Больше всего здесь шоферов гробится, особенно когда домой из Магадана бегут. На перевалах да на прижимах не очень-то задремлешь, а тут вон, глядите, сколько деревьев машинами поперебито... — С этими словами Витька Атаманов подъехал к Теплому Ключу, и мы, пожелав ему фарту в дороге, покинули гостеприимную кабину.

В нашем лагере мы застали следы бурной административной деятельности: на суку чахлой лиственницы висел «Приказ № 1 по Колымскому экспедиционному отряду». В приказе объявлялась благодарность Басе — она поймала и задавила в нашей палатке полевую мышь.

Далеко за полдень на старом обшарпанном самосвале в Теплый Ключ приехал наконец наш Витя Снисарь. Конечно, мы предполагали, что нам подадут отнюдь не «кадиллак», но это оказалось до такой степени «не кадиллак», что настроение у всех нас сразу упало.

— Ну и что? — пожал плечами Гена. — Нам же не на парад ехать. А такие вот потрепанные машины, как правило, бывают очень выносливы. — И мы, устыдившись минутной слабости, снова взбодрились и начали быстро загружать свое имущество в кузов. Сверху уселись сами, и Гена взял на руки Басю. (В кабину после долгих уговоров отправился Колька.)

— Ну! — дал команду Саня. — С Богом!

Километров через пять, перед самым хребтом Сата-Дабан, от трассы влево ушло ответвление: грязная грунтовая дорога с глубокими колеями.

— На Тополиный дорога пошла, — пояснил всеведущий Саня, — впрочем, какая это дорога?.. Зимник, одно слово... А сейчас лето, через километр завязнешь по самую кабину. Да и ехать туда незачем. Прежде в Тополином лагерь был. Сейчас вдоль трассы уже ни одного лагеря не увидишь: либо все по бревнышку раскатаны, либо в вольные поселки преобразованы. А там, на Тополином, все в целости сохранилось: и вышки, и бараки, и забор. Только проволоку колючую сняли. И на всех вышках — нагажено. Как только заключенных освободили, все они почему-то первым делом на вышки бросились большую нужду справлять.

— Видно, таким образом свое отношение показать хотели, — сказал догадливый Юра.

Машина полезла в горы, вверх, по правому берегу Хандыги. Пошел дождь. Сделалось холодно. Все мы надели телогрейки, а поверх них — плащи, но это не помогло — вскоре все мы до костей промокли и продрогли. Машина, натужно урча, лезет все выше и выше. Мы едем сейчас по таким кручам, ползем вдоль таких прижимов, что даже дух захватывает. Местами трасса становится так узка, что колеса машины почти висят в воздухе.

— Как же они здесь зимой-то ездят?! — ахает Юра. — А если гололед или, не дай бог, встречная машина?

— Как ездят, ладно, ты скажи мне, как эту дорогу строили? — удивляется Гена.

— И заметь, — добавляет Саня, — тут ведь даже гравий корзинами носили. Тачек, и тех не было, не полагалось. И еще добавь к этому зимой мороз то под шестьдесят, то за шестьдесят, а летом гнус. Да какой гнус!.. Бывало, в ладоши хлопнешь — на каждой руке слой битых комаров чуть не в палец толщиной.

Перед самым носом у нашей машины дорогу один за другим перебегают два зайца.

— Стой! — кричит Юра и хватается за ружье. — Саня, остановимся на пять минут всего... Зайцы — звери любопытные, далеко от дороги не побегут. Сейчас с зайчатиной будем. Поверь моему опыту, возле самой дороги сидят и смотрят на нас. Ужин будет что надо. Да и примета плохая, если заяц дорогу перебежал!..

— Какая зайчатина?! Какие приметы?! — сердится Саня. — Ты посмотри: небо как прорвало, дождина словно из ведра хлещет... Тут дай бог успеть перевалы до ночи пройти... Зайчатина!..

И вот он перед нами — знаменитый и грозный перевал Прижим. Узенькая дорога, да какая там дорога, почти что тропа, прилепилась к высоченной скале. Далеко внизу, под стометровым обрывом, вся в ледяных заберегах река Хандыга, сверху нависают камнепадные склоны. Перед последним поворотом к страшному Прижиму висит объявление: «Водитель! Будь осторожен. Перевал Прижим — особенно опасное место! Высади пассажиров!» Мы, однако, из машины высаживаться не стали, несмотря на все уговоры и увещевания нашего осторожного шофера: в таком холоде и такой сырости нет сил даже шевелиться, а не только вылезать из кузова и затем забираться в него обратно.

Едва проехав этот ужасный перевал, стали на ночь лагерем (здесь это слово приобретает совсем особенный смысл). Кругом скалы, грязь, сырость, и палатку ставить негде. К нашему счастью, возле нового, капитального моста через какой-то бешеный мутный ручей стоит старый, готовый вот-вот развалиться мост. Въезд на него, естественно, запрещен (да если бы он и был разрешен, въехать на мост все равно бы было невозможно: подъезды к нему полностью разрушены). Вот на этом мосту мы и поставили свою палатку, и даже костер развели из его обломков.