— Зачем вы посещали Э. К. Брендона, Харви?

— Он ведет дела с нашей страховой компанией.

— Послушайте, Харви, — глаза Ротшильда превратились в щелочки, а язва, похоже, взыграла. — Слушайте внимательно: будете валять дурака, я вам устрою веселую жизнь. Зачем, по-вашему, мы сидим в этом участке? Тут у нас под самым носом денег больше, чем на всем остальном земном шаре. Думаете, это большая радость? А теперь отвечайте прямо, где девица?

— Какая девица?

— Синтия Брендон, черт бы вас побрал! И, пожалуйста, не спрашивайте, откуда мне известно о том, что она пропала. Может, полицейские и глупы, но не настолько, как вам кажется. Так где же девица?

— Я не знаю.

— Это правда?

— Это правда.

— Ну ладно, попробую вам поверить на некоторое время — минут на десять, не больше. Так что вы делали у Брендона?

— Я уже вам сказал, что он ведет с нами свои страховые дела.

— Вы мне не сказали ровным счетом ничего. От какого-то болвана швейцара я получаю сведений больше, чем от вас. — Ротшильд скорчил гримасу и залпом допил свое молоко. — Значит, он у вас застрахован? Так что же пропало? Что у него украли? Почему на сцену выходите вы?

— У миссис Брендон есть фарфоровая статуэтка лошади эпохи Тан — так она, по крайней мере, считает. На самом деле это итальянская подделка. Лошадка раскололась пополам. Я заходил взглянуть на нее.

— Харви, вы лжете! — рявкнул Ротшильд. — Ну а теперь послушайте меня. Синтия Брендон вышла из дома в прошлый понедельник. Сегодня четверг. Во вторник один из моих сотрудников, детектив Гонсалес, видел Синтию Брендон в Центральном парке. Она прогуливалась. Если вы помните, во вторник была такая же мерзкая погода, как и сегодня, но они шли держась за руки. Все прекрасно, пара голубков и только, но Гонсалесу показалось, что он уже видел этого парня. Что-то щелкнуло у него в памяти. У Гонсалеса потрясающая память на лица. Он вернулся в участок и стал просматривать архивы. В конце концов, он нашел фото этого субъекта в картотеке Интерпола. Два раза в год Интерпол посылает нам такие фотографии…

Ротшильд открыл ящик стола, вынул папку, а из нее глянцевую фотографию, которую протянул мне. На ней был изображен смуглый и довольно красивый человек с волевым лицом и приятной улыбкой, — мне всегда нравились такие лица, и я, сопоставляя их со своей собственной физиономией, понимал, что сравнение получается не в мою пользу.

— Ну, что можете сказать об этом человеке? — осведомился Ротшильд.

— Он вызывает у меня чувство зависти. Так должен был бы выглядеть я, если бы правильно выбрал родителей. Кто же это?

— Его настоящее имя — Валенто Корсика, он родился в Рагузе. Это городок в Сицилии. Он учился там, а потом в Милане и Лондоне. Отлично говорит по-английски, по-французски, и, понятно, по-итальянски. Безупречные манеры. Известен под именем графа Гамбиона де Фонти. Смех и только! Граф! Криминальное досье отсутствует. Есть только аресты. Дважды задерживался итальянской полицией, два раза Скотланд-Ярдом и один раз Сюрте. Ничего повесить на него никому не удалось, но Интерпол передавал нам информацию в три тысячи слов.

— Чем он занимается? — спросил я. — Богатыми наследницами?

— Нет, нет, Харви. Ничего подобного. Случись им играть в покер, Корсика шутя покрыл бы все фишки Брендона и многих других. У него другая профессия — лидерство.

— Лидерство?

— Оно самое. — Ротшильд изобразил на своем лице некое подобие улыбки. Улыбка получилась не бог весть какая, но для Ротшильда это было явным шагом вперед. — Видите ли, Харви, согласно данным Интерпола, последние пятнадцать лет Корсика готовился стать руководителем мафии.

— Мафии? Вы меня не разыгрываете?

— Мафии, синдиката, называйте это как угодно. Валенто Корсика готовился возглавить крупнейший клан организованной преступности. Ровно двенадцать недель назад Джо Азианти, главный мафиози, скончался от инсульта. Во вторник Френк Гонсалес видит преемника, прогуливающегося в парке с Синтией Брендон. Слава Богу, у него оказалась слишком цепкая память, и он разобрался, кто есть кто. А потому, Храви, или вы потолкуете со мной по душам, или, видит Бог, я позову кого-то из наших сотрудников, он даст вам по башке, а я выдвину против вас обвинение в нападении на сотрудника полиции со смертоносным оружием. А потом я отправлю вас в камеру предварительного заключения, прямо здесь, в участке, и вы проторчите там неделю, прежде чем кто-нибудь поймет, что с вами что-то случилось.

— Вы этого не сделаете.

— Хотите проверить, Харви?

— Позовете полицейского, чтобы он оглушил меня? Не верю!

— Именно это я и собираюсь сделать, Харви. Лучше уж поверьте, что я вовсе не шучу.

— О'кей.

— Что о'кей?

— Буду говорить. Я очень нежный. Стоит мне вывернуть руку, и я тут же ломаюсь. Э. К. Брендон уверен, что его дочь умыкнули. Я поклялся, что ничего не скажу полиции, так что видите, как мне можно доверять.

— Что, что?

— Это все он! Лично я не верю в киднеппинг.

— Что значит, это все он!

— Я хочу сказать, что Брендон думает, что ее похитили. Если бы я заподозрил похищение, вам бы долго пришлось обрабатывать меня резиновым шлангом, прежде чем я поделился бы своими подозрениями. Но я в это не верю, да и показания вашего Гонсалеса не наводит на мысль о киднеппинге.

— Пожалуй. Кстати, мы обходимся без резиновых шлангов. Но в вашей версии, Харви, есть один крошечный прокол.

— Я знаю. Я…

— Вы, вы, — согласился Ротшильд. — Я не понимаю, причем тут вы. Тут нет украденной собственности — ни драгоценностей, ни денег. Почему на это дело отрядили вас?

— Я знаю почему. Брендон — обладатель страховки от похищений.

— Страховки от похищений?

Я кивнул и рассказал всю историю, а Ротшильд сидел за своим обшарпанным столом и, держа в руках стакан с остатками молока, смотрел на меня с кислым, недоверчивым выражением лица. Когда я закончил, он глубоко вздохнул, встал и вышел из кабинета, но тут же вернулся с пакетом молока, из которого снова наполнил стакан.

— Отлично, а теперь скажите, о чем вы, Харви, умолчали?

Умолчал я о ста тысячах долларов и не собирался в этом признаваться ни за что на свете.

— Вот и вся история, лейтенант.

— Вся, говорите, история? Ну и куда же вы направитесь, когда выйдете из моего кабинета?

— Понятия не имею.

— Может, запамятовали, тогда попробуйте припомнить.

— Беда в том, что вы слишком уж верите в мою смекалку. Мне пару раз повезло, а вокруг ходят слухи, что я великий отгадчик тайн.

— Вы не смекалистый, вы хитрый и ловкий, Харви. Я вам не верю ни на грош. Впрочем, я никому не верю. Такая уж моя полицейская натура.

— Лейтенант, — сказал я самым искренним тоном, — я не имею ни малейшего понятия, куда делась девица, а то, что ее видели в Центральном парке под ручку с новым главарем мафии, для меня большая новость. Честное слово юного скаута!

Ротшильд не удостоил меня ответом. Он только уставился на меня, он неплохо умеет это делать.

В пятницу я проверил наши досье, прочитал все, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной семьдесят пятой улицы.

— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.

Я перезвонил ему через полчаса.

— Харви, — раздраженно проворчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.

— А откуда вам известно, что мой звонок не по делу.

— Послушайте, Харви, у меня нет времени переливать из пустого в порожнее.

— Я позвонил, не чтобы почесать язык. Я в тяжелом положении. Я хочу вас видеть.

— Это обойдется вам в тридцать долларов.

— Не может быть! — ахнул я.

— Очень даже может быть, — подтвердил он. — Тридцать долларов.

— Раньше было же двадцать…

— Но тогда и пакет молока стоил двенадцать центов, Харви.