К нему ввалились с присущим возбуждением, толкаясь и «вежливо» отпихивая друг друга от выгодных для съемки мест. Михайлов поднялся на встречу, поздоровался и попросил принести всем кофе. Вика поставила чашки, кофейник и кипяток, налила доктору и предложила журналистам хозяйничать самим, пояснив, что их слишком много, а у доктора мало времени и оставила их одних.

«Вот пройдохи, — с уважением подумала она о работниках пера и кинопленки, — уже пронюхали. Интересно, покажут ее по телевидению? Коленьку точно покажут. Как же с ним хорошо»!

Ее мысли прервал селектор:

— Вика, Светлана Ивановна на месте?

— Да, Николай Петрович.

— Скажи ей, что начинаем через 15 минут, пусть готовит первого и проводи журналистов, я разрешил им побеседовать с больными и поснимать.

Через 15 минут Михайлов вошел в операционную, больной уже голый лежал на столе.

— Добрый день, парень, желаешь убедиться, что он добрый? — весело спросил Михайлов.

— Не мешало бы, доктор.

— Тогда спи, — приказал он.

Больной попал в авто аварию, в результате открытый перелом большеберцовой кости, которая копьем торчала наружу, пропоров кожу. На другой ноге раздроблена коленная чашечка.

Михайлов не случайно выбрал его первым — уж очень показательным становился результат после лечения.

Он направил руки — кости разошлись в стороны, вставая на место в одну линию, и соединились. Начался процесс почти мгновенной регенерации костной ткани, большеберцовая кость срослась, словно никогда не ломалась. Срастались и мягкие ткани, будто прокручивалась назад с бешеной скоростью киносъемка травмы, он оставил небольшой рубец для телевидения и на память больному.

На другой ноге верхушка надколенника отсутствовала, сухожилие четырехглавой мышцы порвано, как и суставная сумка, травматическая ампутация бокового мениска, порваны несколько сухожилий.

Михайлов направил руки и сам очаровался происходящим, он единственный, кто мог это видеть. Рана очищалась от сгустков крови, верхушка надколенника вырастала, появился мениск, связки срастались в нужных местах. На коже надколенника остался аккуратный рубец. Оглядев больного и оставшись довольным, Николай скомандовал:

— Проснись.

Пациент открыл глаза.

— Будь здоров, иди, одевайся. Утро сегодня точно доброе. Света, давай следующего.

Женщина 50-ти лет, левый глаз почти затек, нос сдвинут вправо, рот изогнут в страшной гримасе, левая половина лица от глаза и ушной раковины до края нижней челюсти — вспухла. Саркома левой половины верхней челюсти, одна из злокачественнейших форм рака.

Михайлов одел перчатки. Ткани расслоились, и опухоль стала собираться у него на руке. Словно щупальца инопланетного зверя прилипали они к перчатке, извиваясь в предсмертной агонии от непривычной среды, похожие на спрессованный комок глистов. С отвращением он сбросил перчатку с опухолью в урну. На лице остался малозаметный рубец. Убрав метастазы, Михайлов приказал:

— Проснись, иди одеваться девушка, — так он называл всех женщин, а более всего старушек и им это нравилось, — Света, следующего.

Приняв 10 больных, он объявил перерыв и прошел к себе в кабинет. Журналисты атаковали его, но его верный секретарь Вика, встав грудью у дверей, не впускала никого.

Он попросил кофе, и она приготовила его, опасаясь, что кто-нибудь прорвется к нему без разрешения. Журналисты шумели, наперебой пытались узнать: примет ли их Михайлов? Вика пожимала плечами, держа их в тонусе, обещала узнать и исчезла за дверью.

— Как там журналисты, сильно надоедают? — спросил Николай, с наслаждением закуривая и попивая кофе.

— Там целый фурор, — словно захлебываясь, отвечала Вика, — они бегают, звонят в свои редакции, кричат о сенсации, — возбужденно тараторила она, — еще целая куча их привалила и вылеченные все здесь, никто не уходит, скоро повернуться будет негде.

— Скажи Танцору, он организует вежливое выпроваживание, а этих я сейчас приму, только быстро.

Радостная и возбужденная Вика вышла в приемную, шум сразу же стих, все ждали ответа.

— Доктор примет вас, — объявила она журналистам, — с одним условием — пять минут, не более, ему еще предстоит много операций сегодня.

Вика открыла дверь, и они буквально ворвались в кабинет, толкая друг друга, щелкая фотоаппаратами, моргая вспышками и светя красными глазками кинокамер, подсовывали микрофоны и наперебой задавали вопросы. Михайлов, словно оглушенный этим шумом, минуту молчал, потом поднял руку.

— Господа журналисты, пока никаких вопросов — я дам пояснения в дополнение к утреннему интервью. Несколько вопросов позже.

Проводив журналистов, после разъяснений, и, отдохнув еще пять минут, он приступил к работе. Последнего, 50-го больного, он принял в 17–30 и, изрядно устав, направился к себе, отметив с удовольствием, что коридор пуст. «Молодец Танцор», — похвалил мысленно его он. Вика уже приготовила ему кофе.

— Спасибо, родная, я бы выпил пивка, организуешь?

Она хотела что-то ответить, махнула рукой и выскочила. Через минуту, сияя, вошла с пивом. Настала очередь удивляться Михайлову.

— Ты что, в магазин на крыльях летала? — ласково спросил ее он, прижимая к себе и с удовольствием вдыхая родной запах.

— Нет, — засмеялась довольно она, — но мы тоже кое-что можем, — отвечала, наливая пиво, — у Танцора в машине было.

— А-а-а, — протянул он.

— Коленька, прости, пожалуйста, Николай Петрович, коллектив просит его принять.

Он, отхлебывая пиво, хитро и ласково смотрел на нее.

— Это еще зачем? И потом, когда мы одни, может, все-таки станешь звать меня по имени? Хорошо?

— Хорошо, родной. Коллектив желает выразить благодарность, поздравить с успехом. Ты не знаешь, что тут было-о! — опять затараторила она. — Когда вышли от тебя первые больные, вернее уже не больные, особенно этот, переломанный и женщина с флюсом на щеке — журналисты кинулись их снимать, расспрашивать, потом оккупировали мой телефон, но я их выгнала — просто невозможно работать в таких галдежных условиях. Прибежали еще журналисты из разных газет. Наши и то ходили с открытым ртом. Переломанный сначала все к тебе рвался, потом на радостях гопака отплясывал, телевизионщики все это на пленку снимали, пока его и остальных Танцор с парнями на улицу не выпроводили… Уважь коллектив, Коленька.

— Во-первых, женщина не с флюсом, а с саркомой, привыкай к терминам, дорогая, во-вторых, если я журналистов принял, то почему ты решила, что я родной коллектив не приму? Зови. Нет, постой, — он поцеловал ее, — вот, теперь зови.

Коллеги зашли, Николай Петрович пригласил их сесть, но они остались стоять и молчали, робко прижимаясь друг к другу, с растерянно-любопытными лицами.

— Почему вы не присаживаетесь и молчите? — удивленно поинтересовался Михайлов.

— Я в онкологии многого насмотрелась, но такого не видела, — робко начала Светлана Ивановна, — все тамошние профессора — ничто против вас, как санитарки против академиков. Мы пришли поздравить вас с успехом и еще раз посмотреть на великого гения!

Женщины закивали ей в поддержку, но из стеснения никто не высказался вслух.

— Ну, Светлана Ивановна, это ты загнула через край, а за поздравления — спасибо. И я вас поздравляю — без вас и успеха бы не было, — и не давая им ответить или возразить, продолжил: — На этом все, родные мои, устал я очень, по домам пора. Завтра увидимся, наговориться еще успеем — работать вместе предстоит долго.

Все вышли, кроме Аллы и Вики, оставшись наедине, Николай то ли спросил, то ли сказал:

— Ну что, родные мои девочки, получилось у нас?! — и хитро заулыбался.

Дома, после ужина, Алла попросила его рассказать о журналистах, как прошло интервью, когда покажут по телевизору. Вместо ответа он, посмотрев на часы, включил телевизор. Как раз вовремя, диктор начала говорить:

— Добрый вечер, уважаемые телезрители. В программе — сенсация в области медицины, найден уникальный способ лечения больных. Репортаж из города Н-ска ведет наш собственный корреспондент Никита Поярков. Вам слово, Никита, здравствуйте.