Вскрыв брюшную стенку, он осторожно подбирался к печени и еще никак не мог привыкнуть к бескровному методу. Не потому, что не использовал обычных инструментов — скальпеля, зажимов, тампонов — ткани расслаивались без повреждающего эффекта и не кровили. Однако, казалось, что кровь вот-вот брызнет со всех сторон, и остановить ее быстро не удастся.

Опухоль, не пронизанная насквозь кровеносными сосудами, выглядела бело-серой, неровно-бугристой и отростчатой. Он направил на нее ладонь и она, как бы неохотно отцепляясь с насиженного места, собиралась на его перчатке. Печень, одновременно регенерируя и заполняя образовавшуюся пустоту, принимала свой обычный здоровый вид, желчные протоки очистились, и желчь свободно могла поступать в двенадцатиперстную кишку.

Выбросив опухоль, Михайлов принялся за метастазы, они находились повсюду: желудок, толстый кишечник, лимфоузлы и даже ему стало трудно представить, как еще этот человек жил.

— Проснись, — приказал он, женщина открыла глаза, — все, девочка, ты здорова, иди одеваться.

Но мышцы ног от длительного лежания ослабели и она с трудом, с помощью Светы, вышла сама. Ей еще не верилось в излечение, но радостное настроение и прилив бодрости говорили другое, Михайлов напомнил ей о дозированной нагрузке.

Второй — мужчина 40 лет — с такой тоской и обреченностью смотрел на Михайлова, что ему стало не по себе. «Похоронил себя заживо», — подумал он и бодро вслух произнес:

— Добрый день, парень, и будет он для тебя добрым, а сейчас — спать.

Николай Петрович вскрыл грудную клетку, ребра разошлись, обнажая перикард, раздвинув его, он увидел маленький клочок сердца, диаметром не более двух сантиметров, в котором билась, рвалась наружу, задыхаясь, сердечная мышца. Панцирное сердце. Плотный известковый слой окружил его, сдавливая, не давая работать, оставив небольшое окно, дававшее жизнь. По краям окна известь отламывалась, собираясь и прилипая к перчатке доктора, сердце словно бы задышало, освобождаясь от уз, и радостно всхлипывало: «Наконец-то, хоть глоток свежего воздуха». Наполняясь живительной кровяной влагой больше и больше, оно закричало: «Свобода, ура-а-а»! И, забившись ровнее, толчками, как азбукой Морзе, продолжало стучать: «Спа-си-бо-спа-си-бо-спа-си-бо».

«На здоровье», — прошептал Николай Петрович, закрывая рану и оставляя тонкий рубец на коже.

— Проснись, парень, иди, одевайся и пусть удача не покинет тебя, ты здоров!

— Я могу нормально ходить? — оглядывая себя и трогая появившийся шрам на коже груди, спросил он.

— И ходить, и бегать, и прыгать, а сейчас ступай, меня ждет следующий, — пояснил ему Михайлов.

Приняв до обеда 20 больных, он вошел в приемную. Стоявший там майор милиции подскочил к нему.

— Доктор, мне срочно нужно…

— Обратитесь к секретарю, — устало перебил его Михайлов и закрыл за собой дверь, пройдя в кабинет.

После громадной нагрузки у операционного стола ему требовался отдых — как обычно выкурить сигарету, выпить чашечку кофе и минут через пять пообедать.

— Я же говорила вам, майор, что доктор очень устает, он уже прооперировал 20 человек и с вами здесь говорить не будет. Совести у вас нет, даже в обед никакого покоя, не отдохнуть, не покушать, — раздраженно объясняла Вика, — но если вам очень нужно…

— Очень, очень…

— Я сама зайду и узнаю — примет он вас или нет, — закончила Вика.

Несмотря на все объяснения, майор попытался зайти сам, но стоявший у дверей каменной глыбой охранник, уже в халате, смотрел сквозь него на настенный календарь, внимательно изучая, словно первый раз видел, и не реагировал на майора никак. Майор попытался его отодвинуть, но, не шевелясь, он еще внимательнее стал изучать календарь и молчал, не отвечая на слова.

Вика внутри кипела от наглости милиционера, но потом улыбнулась: «Моська со слоном», — подумала она, вставая и наливая кофе, как любил Николай Петрович — ложечка сахара и немного молока. Презрительно посмотрев на майора, пялившегося на ее ноги, она зашла в кабинет, обозвав его про себя: «Котяра».

— Устал, милый?

Он кивнул, прикуривая сигарету, и попросил Вику побыть с ним немного. Она гладила его волосы, проводя пальцами, как расческой, и ему это нравилось. Николай млел от Викиного поглаживания, отпивал кофе, затягивался дымом и отдыхал душой и телом. Выпив кофе и выкурив сигарету, он спросил:

— Что этому майору надо?

Вика пожала плечами.

— Не знаю, говорит срочное служебное дело, два часа ждет. Он мне не понравился — таращился на мои ноги…

Николай засмеялся, поглаживая ее ножку, и подумал: «Майор не дурак, тут есть на что посмотреть, но это только мои ножки». Он приподнял чуть ее юбку и поцеловал в верхнюю часть бедра. Вика покраснела.

— Ты что, стесняешься? — удивился Николай.

— Нет, милый, но я живая…

— Все, все, больше не буду, — целуя еще раз, смеялся он, — зови этого котяру.

Вика прыснула от смеха.

— Ты чего?

— Я его в приемной, про себя, тоже назвала котярой.

— А-а, ну зови… через пару минут.

Вика поправила прическу и вышла, сев в свое кресло, перебирала на столе бумаги, явно не желая отвечать сразу майору. Потянув немного времени, она бросила сквозь зубы, что его примут попозже и опять углубилась в деловые бумаги. Через несколько минут Вика разрешила зайти милиционеру в кабинет, с интересом наблюдая, как отодвигается «глыба», пропуская майора к Михайлову. Ей даже показалось, что скрипнули зубы, но лицо охранника не выражало ничего, может слегка потеплело после ухода майора.

Майор, залетев в кабинет, представился, протягивая свое служебное удостоверение и начал издалека, как показалось Михайлову, отнимая драгоценные минутки.

— Может, вы знаете, сегодня утром показывали по телевизору…

Николай Петрович вернул удостоверение и жестом пригласил его присесть, объясняя, что утром он оперирует, а не смотрит телевизор и попросил перейти к существу вопроса. Майор согласился, кивнув головой.

— Сегодня ночью, скорее вечером, совершено нападение на главаря местной мафии — некоего вора в законе по кличке Бром. Он и его личная охрана убиты, убиты и еще три местных авторитета. Побоище какое-то и, естественно, никто ничего не видел и не слышал — дом стоит на отшибе, и стреляли из автоматов с глушителями, сейчас модно бросать оружие на месте преступления. Но один из охранников оказался жив, он сейчас без сознания, лежит в реанимации городской больницы. Врачи поясняют, что шансов на выздоровление мало, практически нет, да и будет ли он соображать, если поправиться — ранение в голову.

Одна надежда — на вас, доктор. Он нам очень, очень нужен, как свидетель или подозреваемый — в ходе следствия станет ясно. Если можете, помогите, Николай Петрович, нельзя такое побоище оставить без раскрытия, без вас наверняка дело в «глухари» перейдет.

Михайлов объяснил майору, что ему еще предстоит сегодня после обеда сделать 20 плановых операций, городская больница со всем ее мощным операционным штатом за неделю делает меньше операций, чем он один за день. И у него частная клиника — операции все платные, с гарантированным излечением. Он усмехнулся, глядя на майора, не полномочного решать финансовые вопросы, и добавил, что цены смешные в сравнении со сложностью операций — три тысячи рублей.

Майор, видимо что-то прокручивая в голове, наконец, решился.

— Мы заплатим, Николай Петрович, только, пожалуйста, поставьте его на ноги, он может знать, вернее не может не знать — кто сотворил это побоище. Хоть убиты и бандиты, но, видимо, начался какой-то передел сфер влияния, кто-то решился захватить теневую власть в городе. Мы должны, обязаны знать, кто из авторитетов стремится в бесспорные лидеры преступной среды. У нас нет сомнений, что это междоусобные разборки, однако есть множество но…

Михайлов слушал майора и думал: «Интересно, с какой статьи бюджета вы станете платить, наверняка спонсоров тряхнете», — и вслух ответил:

— Хорошо, привозите своего раненого, я распоряжусь — охрана впустит вас и сообщит мне о поступлении больного. Поставлю его, как вы просите, на ноги, — Николай Петрович усмехнулся, — если живым довезете.