Вдруг он услышал свой голос, без конца повторяющий одно и то же, все о том же смертельном тостере. Его монолог звучал, как речь безумца.

— Боже мой, кто бы мог поверить, что дело дойдет До этого?! Она умерла, потому что тост подгорел. Как, черт возьми, мне к этому привыкнуть? Безумие… идиотство. Вроде какого-то фильма ужасов по сказке «Красавица и чудовище».

Он рассмеялся, мягко, но с какими-то визгливыми интонациями. Это был приступ истерии. Затем смех сменился рыданиями, и он закрыл лицо руками.

— Послушай, Кэл, — сказала Кэт, — знаю, как это все ужасно для тебя. Ты не можешь удержаться, чтобы не представлять себе эту сцену вновь и вновь, и каждый раз как ты это делаешь, ты говоришь себе, что есть еще что-то, что ты мог бы тогда сделать. Но это не так, Кэл. Все происходит так, как тому суждено быть. Если бы ты мог спасти ее, ты бы это сделал. Это жизнь… это карма, вот и все. Лорино время пришло.

Кэл убрал ладони от лица. Он изумленно смотрел на Кэт, его наставницу, ничем не утешенный в своей печали, а, скорее, отвлеченный от нее.

— Кэти, не можешь же ты и в самом деле верить в это?! Ты что, думаешь, что наша судьба — записана в маленькой черной книжке, которую Бог таскает с собой в кармане? — Он отвернулся. — Если ты хочешь мне помочь, по крайней мере уважай мои чувства. Не думай, что меня можно исцелить, погладив по голове и рассказав пару детских сказок.

— Но я действительно верю в судьбу, Кэл. — Ее голос был мягок, но в нем звучала глубокая убежденность.

Кэл был изумлен. Ему никогда не приходилось сталкиваться с такой Кэт — с женщиной, исполненной благочестия и фатализма. Она была «деятелем» — силой, уверенной в своей правоте и не признающей никаких внешних ограничений. Как могла она принять философию, утверждающую, что люди не властны даже над своими собственными жизнями?

— Я не понимаю тебя, Кэт. Как ты можешь верить в неуловимое, нелогичное, иррациональное?

— Должен ли ученый верить результатам своих собственных исследований? — ответила она вопросом на вопрос.

— И в какой же лаборатории ты проверила существование судьбы?

Кэт улыбнулась.

— Во всех первобытных обществах, которые я изучала, самой бросающейся в глаза особенностью было естественное, не подлежащее сомнению принятие мира как он есть, каким он нам дан. Возможно, это нельзя назвать экспериментальным подтверждением понятия «судьбы», но ценность простого, без всяких сомнений принятия своей судьбы доказана, на мой взгляд, вполне удовлетворительно. Первобытные люди были, и по сей день остаются, более счастливыми, чем мы, Кэл. Они знают границы своих возможностей, понимают свою зависимость от сил, которым противостоять невозможно. Все блага, которые им удается получить от погоды, приливов и отливов, от звезд, они принимают с благодарностью, ничего не считая причитающимся им по праву. И все невзгоды, падающие на них, принимаются без жалоб и протеста. У них есть, — она на минуту замолчала, видимо, стараясь подобрать слова, способные передать ее восхищение этими древними воззрениями, — ощущение своей гармонии со всей Вселенной, верность завету, существующему между человечеством и силами природы. Я завидую им, Кэл, и горюю, что мы утратили способность так воспринимать жизнь. Мы так дьявольски самоуверенны, считая себя хозяевами своей судьбы! Вот чему наука научила нас — эгоизму и самовлюбленности. Все науки, кроме одной — нашей, Кэл, этнографии. Мы обязаны учить обратному — что человек не всемогущ. Мы должны вернуть утраченное знание, позабытые уроки, и мы должны напомнить самим себе о нашем месте в общем мироздании…

Слушая ее, Кэл мысленно перенесся в те времена, когда он в первый раз услышал ее лекцию. Он вспомнил, как она вдохновила его. Но согласиться с ней сейчас он не мог. У него были свои причины восхищаться первобытными людьми, сокровищами их изобретательности и воображения, благородством их борьбы за выживание. И он тоже оплакивал их постепенное исчезновение с лица земли. Но он не мог бы сказать, что прогресс нужно обратить вспять. Первобытный человек испытывал уважение к силам природы, но ему были свойственны и страх, и суеверия.

Кэт, похоже, предвидела его возражения.

— Но, ради Бога, дорогой, я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать этнографические теории. Мне просто хотелось немного приободрить тебя.

Кэл чуть было не ответил ей, что он не может стать суеверным ради того, чтобы ему легче жилось, но вместо этого он нагнулся над креслом и поцеловал ее в щеку.

— Спасибо за попытку, мое сокровище.

Кэт поднялась с кресла, и они обнялись, потом она попрощалась с ним и быстрым шагом вышла за дверь, ее накидка развевалась вокруг нее, как разноцветное облако.

Кэл минуту постоял неподвижно, погруженный в раздумье. Если бы он мог оставить страдание в прошлом, остановить бесконечные повторения этого короткого фильма ужасов, снова и снова прокручивающегося в его голове!

Он взял стопку номеров «Нэшнл джиогрэфик» со своего рабочего стола и запихнул их на полку.

Карма.

Судьба.

Слова Кэт звенели в его мозгу, как обещание его прощения и искупления.

О Господи, да, как славно было бы, если бы он мог верить…

Ему удалось дозвониться до Санта-Фе, как только он вернулся домой.

— «Ульрих, Хейг и Марки», — услышал он в трубке.

— Билла Марки, пожалуйста, — сказал Кэл секретарю в юридической конторе.

Билл Марки был тот самый молодой адвокат, который согласился поддерживать судебный иск Кэла против Универсальной Электротехнической Компании. За проявленную ими небрежность в изготовлении и продаже орудия убийства электротоком его жены Кэл добивался возмещения ущерба в размере двух миллионов долларов. Ему хотелось бы, чтобы он мог предъявить иск на сто миллионов. Это не было вопросом денег; он пользовался цифрами как языком скорби.

Марки подошел к телефону с горячими приветствиями и заботливыми расспросами о том, как себя чувствуют Кэл и Крис и как они приспосабливаются к жизни на «диком, диком Востоке». Кэл нетерпеливо, скороговоркой ответил на все эти вопросы.

— Что у тебя там происходит? — наконец спросил он. — От тебя не было никаких известий.

Кэлу послышался тихий вздох, прежде чем Марки ответил:

— Ты не получал вестей от меня, Кэл, потому что они продолжают увиливать.

Компания, объяснил Марки, предприняла ряд шагов и ответных ходов, чтобы дело не дошло до суда. Это была обычная практика в подобных случаях. Марки предупредил Кэла, что процесс может тянуться шесть-семь лет и стоить тысячи долларов, потраченных на борьбу, прежде чем Кэл сможет добиться хоть каких-то результатов, если он вообще сможет чего-либо добиться. Затраты времени, сил и душевного спокойствия могут оказаться неоправданно огромными. Были люди, здоровью которых был нанесен непоправимый ущерб от тяжбы с компаниями-гигантами, и Марки с самого начала советовал поберечь деньги и нервы и жить дальше, позабыв о мести.

— Итак, что ты хочешь, чтобы я предпринял? — спросил Марки теперь, предлагая Кэлу снова все взвесить.

— Я хочу, чтобы ты боролся с ними, — ответил Кэл.

— Значит, ты не собираешься послать все это к черту?

— Я не могу, — сказал Кэл. Это, только это, могло удовлетворить его.

Марки предупредил его, что счета за юридические услуги уже достигли крупной суммы.

— Просто продолжай это дело, — сказал Кэл твердо. — Я где-нибудь достану денег. — Аванс за его книгу, может быть, если он сможет закончить ее к осени.

— Об этом я не беспокоюсь, Кэл, — сказал Марки. — Ни о чем не беспокоюсь, только о тебе самом.

Теперь уже два человека беспокоились о нем, подумал Кэл, вешая трубку.

Не проявляет ли он стремления к самоуничтожению? Был ли Марки прав? В Альбукерке был один пожилой профессор, который семь лет вел тяжбу по делу о плагиате в отношении одного из своих учебников и даже продал свой дом, чтобы оплатить счета за услуги адвокатов. И в конце концов проиграл тяжбу.