– Всё, разберёмся потом. А сейчас шагом марш к стационару. И чтобы и носа сюда не совали. Ясно? Так, и кто додумался полезть под мост?

– Там был единственный путь… – заикнулась было Маша.

– Единственный путь для тебя, Орлова – вылететь из института, – отрезала та. – Я напомню тебе на зачёте, что ты не умеешь обращаться с кольцом. Там все пути, кроме одного этого были безопасными! А сейчас всё, отправляйтесь, видеть вас больше не желаю.

Спорить с ней хотелось меньше всего. Когда Маша накидывала на плечо ремешок сумки, когда она шла назад, снова вдоль берега Болотинки, она ощущала у себя на спине взгляд Горгульи и никак не могла избавиться от него.

– Так и объясни мне, чего тебя к Дому Ведьмы понесло? – вполголоса, как будто Горгулья всё ещё могла подслушать, спросила Маша, когда они уже отошли на приличное расстояние.

Сабрина молча пожала плечами.

Маша испытывала облегчение от того, что их приключения на сегодня почти закончены – дойти к Обвалу они сегодня уже не успеют, а дорога к Дому Ведьмы намертво перекрыта Горгульей. Поймает ещё раз за нарушением приказов – добьётся отчисления, эта истина казалась Маше абсолютной и непреложной. Хоть и задание осталось невыполненным, она испытывала почти радость. За деревянными стенами всё‑таки было надёжнее, куда надежнее, чем на скользкой кочке посреди болота.

– Так почему? – повторила Маша упрямо. Упрямства ей было не занимать, как, впрочем, и Сабрине.

Та опять промолчала, притворяясь, что не расслышала.

– Да знаю я, почему, – хмыкнула Маша, прибавляя шагу. – Только не понимаю, неужели для тебя так важно всегда и во всём быть первой? Неужели это настолько важно?…

Глава 3. Поляна Фёдора

Маг был пьяный – фокус не удался.

Маша

Утром Маша вышла на крыльцо и обнаружила там гостя. Лохматый белый пёс размером с телёнка грелся на солнышке и блаженно щурился. Дверь из‑за него открывалась ровно настолько, чтобы Маша могла протиснуться – и все. Сдвинуть с места пса? Да легче получить зачёт у Горгульи.

– Эм, друг, – пробормотала она, осторожно продвигаясь вдоль стены, – ты не мог бы подвинуться? Я понимаю, что шесть часов утра и всё такое…

Пёс открыл один глаз и лениво повернул морду к ней.

– Ты с кем там разговариваешь? – донеслось из‑за двери. На крыльцо выглянул Рауль. – Ого! Ей, шашлык!

Пес повернулся в его сторону и зевнул, выставляя на обозрение крепкие желтоватые клыки.

– Мощно, – прокомментировал Рауль и, на всякий случай, отступил назад.

Маша сползла с крыльца и обходными путями, через заросли кусачей крапивы, пробралась на поляну. Возле полевой кухни, где уже горел костёр, и что‑то булькало в огромной закопченной кастрюле, стояли две дежурные девушки‑первокурсницы. Рядом, за столом дремал парень, положив рядом с собой топор.

– Привет, а это чудо откуда пришло, не знаете? – Маша кивнула в сторону крыльца.

– Сами не знаем, – пожала плечами девушка с лентой в длинной косе – Маша постоянно забывала, как её зовут, то ли Алина, то ли Алиса. – Он, наверное, ещё ночью пришёл.

Маша оглянулась: пёс лежал на прежнем месте и, кажется, дремал, а у дверей стационара уже собралась целая компания.

– Да он безобидный! – крикнула в ту сторону Алиса‑Алина, вытирая выпачканные в саже руки не менее грязным полотенцем. – Мы его вчерашней гречкой накормили. Бублик, иди сюда!

– Его зовут Шашлык, – донесся нестройный хор голосов со стороны крыльца.

Пёс встал и вразвалочку пошёл к костру.

– Так, и что здесь за цирк такой? – На крыльцо, вызвав мгновенное прекращение веселья, вышла Горгулья. Она поёжилась от утренней прохлады в наспех наброшенной на плечи куртке и укоризненно глянула на небо. С самого утра над стационаром собрались серые тучи. – И не вздумайте прикармливать мне тут это животное! Вы уедете, а я что с ним делать буду?

Она постояла на крыльце ещё с полминуты, оценивающе поглядывая на тяжёлые облака, и снова ушла в комнату.

Пёс, недалеко отойдя от крыльца, улёгся прямо в траву и снова прикрыл глаза, всем своим измученным видом показывая, как претит ему мирская суета. Маша опустилась на корточки и почесала его за ухом.

– Слушай, а всё‑таки, откуда ты здесь взялся, друг?

Он благосклонно принял ласку, но даже глаз не открыл. Пёс выглядел ухоженным, и густая белая шерсть не свалялась колтунами.

Жилья в заповеднике не наблюдалось за много километров. Самая ближняя деревня, насколько Маша знала, находилась в двадцати километрах от стационара, на западе.

– Может, какого‑нибудь лесника назначили? – сама у себя спросила она. – Хотя нет, вряд ли…

С тех пор, как существование аномалий признали, и заповедник стал опасной зоной, никаких лесников сюда не назначали, а тех, что были, отправили на почётную пенсию. Единственные, кто патрулировал лес несколько раз в году – специально назначенные боевики Центра, они и наблюдали за границами аномалий и ловили тех искателей острых ощущений, кого не остановили таблички с запретами на опушках.

«Значит, пёс принадлежит тому, кто зашёл в заповедник совсем недавно», – подумала Маша, поглаживая мягкую шёрстку на ушах собаки. – «Или… принадлежал?»

Она резко выпрямилась и отряхнула с коленок несуществующую грязь. К ней сзади подошла Сабрина.

– О, Маша и медведь. – Она задумчиво почесала в затылке. – Собирайся, нас Горгулья к Поляне Фёдора сегодня отправила, так что нужно выдвигаться, если хотим успеть до темноты.

– Нет! – простонала Маша. – Это же на самом краю заповедника.

Сабрина пожала плечами и отправилась к костру – инспектировать приготовление завтрака. Сегодня, как и всегда, она была настроена очень решительно.

Вчерашним вечером двое сотрудников Центра, которые приезжали на поиски Таи, уехали, забрав с собой её тело в чёрном мешке. Объявили официальное расследование или нет, никто не знал. По стационару, по примятой траве вокруг бродили сплетни.

Венку в город так и не увезли – она как будто бы начала приходить в себя и даже без напоминаний спускалась к обеду и ужину. Правда, пока что очень мало разговаривала.

Маша сама, выбравшись из комнаты в комариный гул лесного вечера, попыталась с ней завести беседу. Ничего не значащую болтовню о погоде и природе Венка поддерживала даже, как будто, с удовольствием, а вот после вопроса о каменном мосте замолкла, и Маша не смогла добиться от неё ни слова больше.

Когда она уходила, Венка ещё сидела на ступеньке крыльца, обхватив себя за плечи и глядя прямо перед собой. На её щеке утроились сразу три комара, а она не замечала.

Первокурсники рассказывали, днём она часто сидела на крыльце, отодвигаясь в сторону, как только кто‑нибудь подходил к двери, или гуляла по лесу вокруг стационара. Далеко не отходила – то тут, то там мелькала её оранжевая футболка. Горгулья молчала, хоть другим курсантам никогда не разрешала выходить в лес в яркой одежде.

Маша рассеянно сорвала ягоду одичавшей малины и сунула её в рот, шагая следом за Сабриной. Она пыталась вспомнить всё, каждую мелочь, сказанную или сделанную Венкой. Отчего‑то ей казалось, что это обязательно прольёт свет на случившееся с Таей.

Вспоминалась разная ерунда: вот один из первых дней практики. Никто, кроме Маши даже не заметил, что Венка и Тая ушли со стационара, а они вернулись через полчаса из ближайшего сосняка с пакетом шишек. Потом весь вечер нанизывали их на нитку – даже иголку у Горгульи выпросили – и подвешивали на крыше полевой кухни.

– У меня столько идей, – рассказывала Венка, и глаза её светились от творческого возбуждения.

– Таких дурацких идей у всех завались, – усмехнулась Сабрина, усевшаяся с книжкой неподалёку. – Только никому они не нужны.

Маша кусала губы, не зная, что и сказать. Красоты в гирляндах из шишек она не видела, но, может, она чего‑то не понимала в жизни?

Потом дни шли за днями, Тая и Сабрина бросались друг в друга колкостями, Венка выскабливала узор на деревянном столбе, поддерживающем крышу кухни, Машиным, между прочим, перочинным ножом, и затупила нож. Маша перечитывала учебник по ориентированию, наткнулась на смешное название растения, прочитала его вслух, а Тая обвинила её в грубости. Ничего особенного, обычная практика.