Если что и могло утешить Эли де Бомона в этом изобилии находок, как будто в самом деле подтверждающих правоту сумасброда Буше де Перта, так это фейерверк предложенных Лартэ оценок назначения счетных знаков. Обилие гипотез не могло скрыть растерянности археолога, которого терзали сомнения. Он порой заходил в своих сомнениях настолько далеко, что колебался в оценке определения осознанности нанесения комбинаций насечек и уходил в сторону от вывода о разработке «допотопным человеком» какой-то системы чисел в познании им неких жизненно важных для него количественных соотношений. В особенности удивляла Лартэ связь насечек с гравированными изображениями животных, а порой и человека. Вот как он оценивал «гравировку» на цилиндрическом стержне с резными рисунками двух голов зубров, двух голов лошадей, человеческой фигуры и змеи «среди рядов насечек»: «Признаемся, что в этом странном сочетании фигур, как и в них самих, мы не в состоянии уловить ни цели, ни идеи, которая связывалась бы с сознательным расположением изображений. Смысл их и связанные с ними намерения от нас ускользают. Если другие, более знающие, сочтут возможным усмотреть в этом выражение какой-либо аллегории или символику, мы охотно уступим им заслугу, но и ответственность тоже».

Да, это были писания явно не в духе колкостей Буше де Перта, и можно было бы даже позлорадствовать ввиду очевидного бессилия исследователя, который, судя по всему, взялся не за свое дело. Но утешение это было слабое, ибо Эли де Бомон как математик не мог уже сейчас не отдать себе отчета в том, что рациональное зерно в наблюдении археологов по рядам насечек все же есть и нелепо его отрицать.

Быть может, подобного рода размышления заставило его взглянуть, наконец, иначе на домогательства» беспокойного Буше де Перта. И когда тот объявил однажды об очередном своем открытии, находке, о которой давно мечтал, — костных останках самого «Человека Природы», то академик от математики поторопился избавиться от позорного клейма ретрограда. В журнале «Compte rendu de l’Academie des Sciences», который вышел в свет в мае 1863 года, Эли де Бомон посчитал необходимым самолично и торжественно известить ученый мир Европы об открытии аббевильским археологом челюсти «допотопного человека», современника мамонта, творца примитивных каменных орудий и первых образцов первобытного искусства. Это можно было оценить как предложение Академией мира смутьяну. Но ученый секретарь почтенного учреждения вскоре понял к неописуемой своей досаде и смущению, что опять попал впросак: выяснилось, что челюсть та была не «допотопной», а современной. Ее подбросили в раскоп добряки-землекопы, которым очень хотелось порадовать своего увлеченного работодателя Буше де Перта…

Это нелепое происшествие с Эли до Бомоном не могло уже, к счастью, поставить под сомнение сам факт существования «допотопных людей». Кажется, никто тогда при весьма двусмысленной позиции, в которой оказался сам Буше де Перт, не подумал усомниться и в том, что именно его «Человек Природы» во времена «зубров и первобытного быка», в «века мамонта и носорога», «века северного оленя» и «века пещерного медведя», как подразделил на периоды ту далекую эпоху Э. Лартэ, наносил эти загадочные насечки на кости и рога. Иное дело решить, для чего все же понадобилось предку «изобретать искусство», с таким старанием прочерчивать на камне, кости и роге линии и делать зарубки, а также комбинировать их в разных позициях и числовых сочетаниях. Оценки их, которые делали археологи последующие сто лет, не выходили, в сущности, за рамки предложенного Буше де Пертом и Э. Лартэ, а позже Эдуардом Пьеттом. В них видели знаки нумерации, счетные таблицы, бирки, учетные записи упорядоченного распределения запасов пищи между членами древней общины, знаки простейшего штрихового по виду счета и чисел, числовые символы и даже своего рода иероглифы, зачаточные вариации письменных записей. В числовых комбинациях знаков кое-кто пытался усмотреть намеки на десятичную систему, а в сочетаниях линий выявить символику римской цифровой системы.

Находились и такие археологи, кто предпочитал решения попроще. В насечках видели «удовлетворение природной потребности человека в украшательстве», стремление «заполнить пустое пространство» (результат «бездумно-машинальных действий троглодита в редкие часы досуга»). Что касается назначения непонятных предметов из рога и кости с нанесенными на их поверхности и края знаками, то они определялись как предметы суеверий — орудия охотничьей магии, культовые или ритуальные, как талисманы и амулеты. Высказывались также мнения, что они использовались при гаданиях.

Ну, а что же было потом и что по этому поводу думали профессионалы? Далекие от математики археологи XX века в массе своей весьма сдержанно оценивали способности к счету людей древнекаменного века, культуру которых они представляли как предельно низкую по уровню развития. Так, в обобщающей книге Жакетты Хокс и Леонардо Вулли «История человечества: доистория и начало цивилизации», изданной ЮНЕСКО (J. Hawkes, L. Woolley. History of mankind: prehistory and beginnings of civilization. — New York, 1963), вовсе не нашлось места для разговора о насечках. Один из ведущих исследователей палеолитического искусства Паоло Грациози пришел к выводу, что бесполезно пытаться дать объяснение «этим поистине кабалистическим композициям»[4].

Андре Леруа-Гуран, который разработал новый подход к изучению древнейшего искусства, деликатно высмеял мысль об охотничьих отметках, назвав ее «скорее соблазнительной, чем правдоподобной». Насечки он воспринимал как «наиболее раннее свидетельство ритмической оранжировки с определенными интервалами». По его мнению, появление их знаменовало собой «начало развития, ведущего к правилам, нотному стану, календарю и колоннаде храмов»[5].

На фоне подобных умозаключений поистине фантастической выглядела идея археологов Эдуарда Пьет-та и Карела Абсолона об использовании палеолитическим человеком десятичной системы счисления[6]. Не удивительно поэтому, что никто из математиков, размышлявших об истоках этой науки, за исключением, быть может, Макса Ферворна[7], не придал серьезного значения этой гипотезе. Достаточно привести мнение историка математики Дирка Я. Стройка, чтобы понять, сколь почтительно (как и во времена Эли де Бомона) внимают нынешние представители точных наук рассуждениям археологов палеолита об умственном уровне предка: «В течение сотен тысячелетий древнекаменного века люди жили в пещерах…. изготовляли орудия для охоты и рыболовства, вырабатывали язык для общения друг с другом, а в эпоху позднего палеолита… создавали произведения искусства… Возможно, рисунки в пещерах… имели ритуальное значение… Пока не произошел переход от простого собирания пищи к активному ее производству, от охоты и рыболовства к земледелию, люди мало продвинулись в понимании числовых величин и пространственных отношений»[8].

Трудно отделаться от впечатления, что все эти постулаты Дирк Я. Стройк «завизировал» (во избежание кривотолков) в соответствующих апартаментах науки о первобытности, где самое значительное в культуре соотносится лишь со временем первых цивилизаций.

Если же предположить, что люди древнекаменного века считали, то что же именно? Как ни парадоксально, вне внимания историков науки оказалась именно та идея Буше де Перта и Эдуарда Лартэ, которая заслуживала интереса в первую очередь.

Впрочем, нельзя не признать, что это была именно та идея, которая казалась менее всего правдоподобной — учитывалось время!