— В самом деле, вы поставили не просто интересные, а давно наболевшие для археологии палеолита вопросы, — донесся из Лез Эйзи взволнованный голос Мовиуса. — Несколько лет назад я опубликовал книгу о стоянке Ля Коломбьер, которая находится на востоке Франции, в долине реки Эн. Там мне, как, быть может, вы знаете, посчастливилось найти гальки с изображениями животных и странными линейными метками, или как там вы их называете? Записи? Конечно, такого рода археологические документы, будь то серии самых простых черточек, живописные рисунки, гравюры, барельефы или объемные скульптуры, необходимо рас-ши-фро-вы-вать, — растянул по слогам, с нажимом в голосе Мовиус. Допущение о церемониальном характере первобытного искусства ничего не дает для его понимания. Ведь к чему сводится обычно суть пещерного искусства? Что оно культово или ритуально? Прекрасно! Однако археологу пора сказать прямо — извольте-ка пояснить, что вы вкладываете в это понятие, ибо в противном случае такое заявление не более чем холостой выстрел на охоте… Но любопытно, как ответил на письмо Леруа-Гуран?

— Письмо со мной. Позвольте, я зачитаю вам несколько самых примечательных строк: «Ваши вопросы показались мне весьма уместными. Действительно, по моему мнению, палеолитические пещерные святилища вполне могли иметь сезонный характер. Но в настоящее время я не могу этого доказать… Вполне возможно допустить, что посещения пещер происходили в определенные сезоны — но я не могу сказать, в какие именно… Я подобно вам убежден в том, что доисторический человек не действовал случайно, безотносительно к сезону, но я не могу объяснить, каким образом это происходило… Сезонные торжества по поводу того или иного мифа так широко распространены, что, я полагаю, они в самом деле могли бы служить доказательством в пользу Вашей гипотезы, но как знать… Вы предполагаете наличие у людей древнекаменного века магии охотничьей, магии плодородия и обрядов плодородия. Но ни один из доисторических обрядов не может быть восстановлен иначе, как с помощью воображения или с использованием ритуалов современных первобытных народностей. Но, согласитесь, в этой области каждый волен давать свои собственные интерпретации, едва ли кого к чему-либо обязывающие».

— Да, пожалуй, многовато «но», — донесся смешок с другой стороны Атлантики.

— Что поделаешь — такой ответ. Он, разумеется, не мог развеять мои сомнения, а тем более прояснить суть дела. Меня охватило отчаяние. Неужели прав профессор Леруа-Гуран, который, обращаясь к обоснованности интерпретаций образов древнейшего искусства пещер в одной из статей, выразился примерно так: «Мы обречены вечно блуждать в царстве догадок и фантазии». И тогда мне не осталось ничего другого, как приступить к самостоятельному, по публикациям, изучению образцов палеолитического искусства. Особо интересными мне показались вскоре объекты искусства «малых форм», с ритмично нанесенными на их поверхностях насечками, вроде тех так называемых мобильных образцов со знаками, которые недавно, в связи с проблемой счета в древнекаменном веке, опубликовал Карел Абсолон. Теперь, после специального анализа их, мне представляется, что я могу утверждать — это записи! Временные, по фазам Луны записи!

Прошу понять меня правильно, профессор Мовиус. Сказанное отнюдь не означает, что меня не мучают сомнения. Это решение все время представляется мне слишком простым, чтобы рассеять недоверие к самому себе. Поэтому я сам настойчиво пытаюсь опровергнуть свое собственное предположение, делая всевозможные и в разных вариантах подсчеты и выкладки. Почти с отчаянием я пытаюсь убедить себя в том, что мои заключения абсурдны, неверны, слишком дерзки. Однако, несмотря на все старания, мне удалось опровергнуть свое так называемое простое решение. Прочитав все, что можно найти по этому вопросу в Публичной библиотеке Нью-Йорка и, как заводной, делая выкладки днем и ночью, потеряв, наконец, сон, я смог предположить только то, что, очевидно, прав в главных своих выводах. Но если они в самом деле верны или хотя бы в какой-то степени близки к истине, то мне, признаться, опять становится не по себе и, к тому же (вот еще незадача судьбы!), в еще большей степени, чем ранее. Ведь при верности такого взгляда потребуется иное восприятие истории науки, искусства, религии, цивилизации, некоторых, наконец, сущностных аспектов первобытной культуры, в частности привычных оценок уровня развития и степени сложности интеллекта человека эпохи палеолита. Даже если не заходить в заключениях столь далеко, иной, чем прежде, взгляд на насечки позволяет, наконец, с большей уверенностью и смелостью ставить проблему наличия у людей древнекаменного века познавательных навыков. А это необычайно важно, ибо предполагает появление признаков разработки системы условных обозначений в эпоху палеолита!

Я отдаю себе отчет в том, что способность ставить проблемы или даже вести исследование вовсе не означает, что у меня есть необходимая для такого случая подготовка, чтобы преодолеть трудности, которые с неизбежностью встанут на пути при попытках получить научный результат. Вижу отчетливо и подстерегающие меня опасности, чувствую шаткость пути, на который рискнул вступить. Особенно смущает меня то обстоятельство, что работать приходится не с подлинниками, а с публикациями находок, когда всякий раз угнетает отсутствие уверенности в точности воспроизведения автором издания, как самих предметов, так и нанесенных на их поверхностях деталей. И все же уже сейчас можно, как мне кажется, с изрядной долей уверенности говорить о необходимости оценки рядов насечек как временных записей. Попросту говоря — это лунные знаки, своеобразный счет роста или убывания диска ночного светила.

— Значит, это проблема не только археологическая, но и астрономическая, а также математическая, — с заметным удовлетворением подвел итог Мовиус.

— О да, и прежде всего! Я созвонился с Джеральдом Хокинсом, до сих пор увлеченным загадками Стоунхенджа, и объяснил ему суть этой, быть может, более сложной для решения проблемы первобытной культуры. Затем мы встретились, и я передал ему все свои материалы. Он проанализировал их методом Фурье, просмотрел мою арифметику, аналитические и астрономические методы работы и сказал: «Методика, судя по всему, верна, а оценка части находок как будто не должна вызывать сомнений. И все же следующий шаг должен быть такой — необходимо представить результаты ваших исследований кому-то из ведущих "древников"». Это следовало, очевидно, понимать так: мне дали «зеленый свет». Нo есть препятствие, и весьма существенное: допустимо ли это с точки зрения науки, простите, неточной, гуманитарной? Понимаю, речь ведь идет о весьма деликатных обстоятельствах, связанных с умственными возможностями человека глубокой древности. Вот тут-то мне и назвали вас, профессор. Благодарю за терпение и прошу извинить, что отнял столько времени.

— Ну что же, мистер Маршак, продолжать далее разговор по телефону нет смысла. Он и без этого затянулся настолько, что опасаюсь, разорит вас. Поэтому я предлагаю вот что: прилетайте-ка, если есть такая возможность, в Европу. На следующей неделе мы могли бы увидеться в Лез Эйзи и все обсудить.

…Два дня продолжался детальный просмотр материалов, которые Маршак привлек для расшифровки скоплений знаков, нанесенных на поверхности костей и рога людьми древнекаменного века. Он детально обсудил с Мовиусом методические приемы анализа записей и возможное содержание их. Было что-то глубоко символическое и волнующее в том, что эта напряженная работа, связанная, в сущности, с очередными попытками сломать укоренившиеся взгляды и представить в ином свете интеллектуальный статус предка, велась в лагере археологов у пещеры Пато. Здесь, в узкой долине стремительной реки Везер, в пору суровых ледниковых времен располагались многочисленные стойбища первобытного человека. Тут, в пещерах, в опасной близости от массивного ледникового щита, который некогда то грозно сдвигался к югу, то, при потеплениях, вновь нехотя отползал на север, находили приют неандертальцы. Около 35 тысяч лет назад их сменили кроманьонцы, первые «люди разумные».