Наконец желанное явление народу Рима серпа Луны свершилось! После печального времени новолуния, таинственной невидимости Луны, наступали радостные календы, день торжественного ее возрождения. В это время жрец и должен был с энтузиазмом и громогласно возгласить священное: «Саlо!» — «Созываю!» То был призыв к народу собраться на площади и узнать сокровенное — каким будет грядущий месяц. От этого торжественного «Саlо!» происходит «календарь». Он определял строгие правила счисления времени, в частности, выделение суток, разделяющих почитаемые фазы растущей Луны. Итак, с провозглашением calo наступал новый месяц. И тут после ликующих приветствий и благодарений, которые сопровождали жертвоприношение той, что помогала самому Небу разрешаться от бремени, Pontifex maximus и его помощники приступали к обсуждению вида новорожденного. Итогом становился внушенный божественными замыслами Януса приговор — какой следует ожидать продолжительность каждого из последующих этапов жизни Луны в течение месяца, но при том принималось во внимание, что в ней будет два периода: счастливый и несчастливый. Первый из них, светлый, определялся двумя приятными этапами, когда шаловливое лунное дитя, набираясь сил и света, приобретало сначала вид полукруга, а затем, мужая и взрослея, достигало предельной зрелости — совершенного в округлости диска, царственно сияющего в ночи на фоне россыпей точечных звездных искр.

Ночь, когда Луна светила в половину своей силы, достигнув первой четверти, определялась как «nonus», «ноны», что означало «девять», а почему именно так и столько ли в действительности, разговор о том грядет. Задача жрецов храма Януса в день календ состояла в том, чтобы сначала определить, сколько суток разделяют момент первого явления серпа и время превращения его в полудиск, в ноны. Загвоздка тут заключалась в том, что этот детский и подростковый этапы счастливого периода жизни Луны обязательно должны были содержать нечетное, а значит, совершенное и благоприятное число дней, но отнюдь не десять, как можно подумать. Жрецам предстояло в сущности, установить лишь, в 5-е или 7-е число наступят эти ноны, а выбор той или другой даты определялся решением — коротким (29) или длинным (31 сутки) виделся понтификам наступивший месяц. К коротким они обычно причисляли, январь, апрель, июнь, август, сентябрь, ноябрь и декабрь, а к длинным — март, май, июль и октябрь. Только февраль был и тогда коротышкой, включая в себя, в отличие от других, четное (несовершенное) число дней — 28, но иногда намного больше, а почему — вопрос особый. Затем, когда проблема распределения дней по месяцам к общему удовлетворению решалась, Pontifex maximus определял, на какое число должно приходиться полнолуние.

Смысл определения четверти Луны как наступления нон (девяти) скрывался в том, что сам этот термин призван был напомнить и подсказать — до наступления полнолуния оставалось девять дней. Само же полнолуние называлось весьма примечательно — иды, что означало или «разделять» (iduare), или «Юпитер», но не исключено, что то и другое вместе. Первое заключало в себе многозначительный подтекст — как раз то самое разделение месяца на два главных периода: счастливые сутки непрестанного, до полнолуния, роста света ночного светила и несчастливые, когда оно медленно, вплоть до кануна, угасало, теряя свет. Иды полной Луны были днями самого лучезарного Юпитера. Вот почему с таким старанием жрецы раздумывали — на 13-е или 15-е число приурочить им жертвоприношение «Владыке Неба» и «Отцу дня», мудро разделившему месяц на светлую и темную половины? Впрочем, понтифики больше делали вид, что установление рубежа ид давалось им с муками. Ведь если уж знаешь день нон, то определить, когда будут иды, в действительности не составляло труда: 5-е число первых предопределяло выбор 13-го числа вторых, а 7-е соответственно — 15-го. Ноны, значит, наступали за восемь (по римскому счислению — за девять) суток до ид, после которых жрецам предстояло вести отсчет «мрачной» половины месяца, когда Луна «умирала». Для темной, траурной половины месяца культовые празднества не полагались, а значит, и определение их момента не требовалось. Да и то сказать — кому же придет на ум веселиться, когда Луна, страдая в небесах, отходит в небытие?

Все о предстоящем месяце, согласованное на совете жрецов в день календ, громогласно объявлялось собиравшимся на центральной площади города. Римляне узнавали тут, сколько продлится наступивший месяц, какое на сей раз количество дней отделят календы от нон, а ноны от ид и, наконец, долго ли придётся ожидать прихода календ очередного цикла жизни ночного светила. Каждый теперь знал, когда, сообразуясь с ликом Луны, следует приносить жертвы богам. Тому же, кто в последующие дни запамятует, достаточно было выйти в урочный час на ту же площадь и дождаться, когда жрец выкрикнет, какие именно наступают сутки. Примечательно, что отсчет их велся им в обратном порядке. Дежурный понтифик мог, положим, выкрикнуть: «Седьмой день перед нонами марта!» или затем, следующим вечером: «Шестой день перед нонами марта!», и так до тех пор, пока не объявлялся день самих нон. Столь же постепенно, уменьшая в должной последовательности номерной знак 8 дней, приближал время провозглашения ид.

Такая для кого-то, быть может, озадачивающая манера отсчета суток к некоему нулевому, а значит (как теперь при старте ракеты!), к особо величественному моменту отличалась между тем не сразу бросающейся в глаза значимостью. Эта манера счисления призвана была нацелить внимание на грандиозность предстоящего Появления в Небе Луны в виде полудиска или полного круга. Каждый римлянин должен был знать, сколько дней осталось до того момента, как на площади прозвучит волнующее, заветное: «No-nus!» или, того значительнее, «Idus!»

После овеянного именем Юпитера праздничного полнолуния ид наступали самые печальные из дней месяца — 16-е или 18-е сутки. Луна появлялась тогда в Небе со скорбной печатью смерти, то есть с признаком ущерба. С этого момента название текущего месяца более не слышалось на площади: понтифики, избегая, во имя благополучия людей, упоминать его в несчастливое время умирающей Луны, определяли только позиции дней (их порядковые, при том же обратном счете, номера), опять-таки не относительно предстоящей третьей четверти, кануна (последнего серпа), или новолуния (невидимости), как следовало бы ожидать, а обязательно по отношению к календам очередного месяца. Так, если дело происходило в марте, то после полнолуния на площади можно было, допустим, услышать выкрик: «Двенадцатый день перед календами!» или в следующий вечер: «Одиннадцатый день перед календами!». Всякий понимал, что упоминаются вновь нетерпеливо ожидаемые календы, но уже апреля. Теперь же идут сутки за сутками второй, «смеркающейся», несчастливой половины все того же месяца марта, которой, будь на то воля богов, лучше бы вовсе не было на свете, ибо вся она охватывала смертные часы Луны. Греки сумели с еще большей силой подчеркнуть свою неприязнь ко второй половине лунного месяца: до полнолуния, по мере роста Луны, дни нумеровали в прямом счете, а до появления первого серпа очередного месяца — в обратном, что при уменьшении «весомости» чисел как бы отражало тяжелую и медленную, день за днем поступь шагов смерти. И это напоминало о необходимости поостеречься в такое неблагоприятное время.

Стремление жрецов Януса приноровить течение времени к строго определенным фазам строптивой Луны, а по ходу дела подразделить месяц на удобные для счета малые календарные блоки нельзя не признать разумным. Четверть, полнолуние и народившийся серп для календ — вот то самое существенное, что постоянно держалось под неусыпным контролем понтификов, а в памяти народа закреплялось праздниками жертвоприношений соответствующим богам, лунная природа которых не может оспариваться. Вместе с тем понятно, что счисление времени по фазам Луны, которые могли отстоять одна от другой на неодинаковое число дней в разные месяцы, да еще непредсказуемо варьировать, предопределяло и непостоянство последующих. Точную продолжительность их можно было бы, пожалуй, рассчитать без особого труда, но это означало бы коренное изменение освященной веками и традицией манеры счета времени. И потому жрецам долго еще приходилось, присматриваясь к фазам Луны и предсказывая грядущее, то увеличивать длительность месяца, то уменьшать его, что делало службу времени в Риме делом нелегким. Учтем и то обстоятельство, что погода далеко не всегда способствовала прямым наблюдениям за Луной. Жрецы, правда, знали, что нужно предпринимать: они тогда просто объявляли, что иды текущего месяца предшествуют календам следующего на период в 17 дней (обстоятельство, предопределившее известную неприязнь пифагорейцев к 17 — дню ущерба ночного светила в лунном месячном цикле и количество суток, когда оно умирало, а затем пребывало в небытии).