Что касается куколкообразных подвесок ожерелья, то закономерно предположить, что они могли одновременно символизировать также некие небесные объекты. Наиболее подходящие из них для такого случая — Земля и те пять планет, которые наблюдаются без помощи оптических инструментов. Их по яркости свечения и быстроте движения можно подразделить, если ограничиться признаками, выявление которых определяется визуальными наблюдениями, на две группы: планеты так называемой земной группы — Меркурий и Венера, и дальние планеты, с большим, в несколько лет, периодом обращения — Марс, Юпитер, Сатурн.

Быть может, именно это обстоятельство следует принимать в расчет при решении вопроса о том, почему, помимо естественного стремления к симметрии, кукол-кообразные подвески размещаются вокруг кулона, по три с каждой стороны. Поскольку символизировать антропоморфные образы могли не более четырех подвесок, а остальные должны быть связаны с образами животных, то не исключено, что в последующем это обстоятельство станет ключом к разгадке антропо- или зооморфных ликов небесных светил.

Завершая тему рождения Magna Mater, воплощенной в скульптуре беременной женщины, астральных объектов, в том числе, надо полагать, планет, нельзя не признать: доказательство того, что палеолитический охотник Сибири обращал внимание на «блуждающие звезды» и учитывал их в реконструкциях общей картины устройства мира, не выглядит вполне убедительно. Вместе с тем сказанное не означает, что доводы в таком принципиально важном вопросе можно даже на предварительной стадии исследования ожерелья с подвесками ограничить кругом правдоподобных догадок и логически приемлемых умозаключений. О планетах здесь говорится прежде всего потому, что ожерелье дает на то право достаточно определенным намеком, в первую очередь связанным со знаковой записью, а следовательно, проверяемым в свете методов точных наук.

Речь идет о той части информационной системы, которая до сих пор не анализировалась, — о 120 бусинах из бивня мамонта. Подключение их в качестве обычного знака суток в годовых календарных раскладках успеха не принесло. Суммирование же бусин с 366 знаками на подвесках ожерелья и на других «предметах искусства» погребения дало число 486, значимость которого осталась непонятной. Поэтому в конце концов пришлось остановиться на предположении, что каждая из бусин определяла год, а все они вместе — знаменитый 120-летний цикл счисления времени[23]. В календарях период такой продолжительности, включающий два равных блока по 60 лет, представлялся, кроме того, особо удобным потому, что с помощью его удавалось достаточно точно совместить счет времени не только по Луне и Солнцу, но также по пяти планетам. Дело в том, что за 120 тропических лет Юпитер совершал 10 полных оборотов вокруг Солнца, Сатурн — 5, а Марс, Венера и Меркурий соответственно 63, 200 и 500 оборотов. Кратное количество раз укладываются в 120 лет и периоды обращения Луны (около 124). Не менее важно и то, что после пятикратного повторения цикла в 120 лет Луна и Солнце занимали на небосклоне, по существу, то положение, в котором они находились 600 лет назад (знаменитый многолетний цикл великих патриархов, тот самый, который Ж. Д. Кассини некогда назвал самым прекрасным из всех циклических календарных периодов, созданных в глубокой древности)[24] — разница в достижении на небе тех же координатных позиций светилами составляет около трех минут. Есть, наконец, и еще один, самый убедительный аргумент, с неотразимой точностью подтверждающий внимание палеолитического человека к Венере. Но его уместнее по ряду соображений привести в заключительной главе.

При подтверждении гипотезы о том, что каждая из 120 бусин в самом деле символизировала собой один год, можно быть уверенным в причине нанизывания на нить ожерелья с подвесками именно такого количества мелких и изящных дисков с округлыми отверстиями в центре. Это означало бы, что палеолитический человек Сибири в эпоху мальтинской культуры решил две сложнейшие задачи — високоса (введение в календарь один раз в 120 лет интеркалярия — одного синодического месяца) и совмещения в одной системе разнородных календарей. В сущности, речь идет о первой в истории человечества попытке определения продолжительности так называемого Великого года, предтечи Года бытия древних египтян.

Теперь, исходя из результатов расшифровки значимости образов, скрытых в стилизованных скульптурных изображениях из мальтинского погребения, можно предположить, что все эти предметы искусства палеолита представляют собой части общей космогонической модели Вселенной. Зарождение ее структурных подразделений в виде полисемантических фигур беременной женщины, куколкообразных и иных подвесок обусловливалось, в сущности, временем, то есть круговыми движениями Луны и Солнца, которые, перемещаясь по небосводу, выписывали (творили?), оставляя «следы» в виде лунок, невидимые в небе фигуры многоликих существ мифической природы. Среди них исключительную по значимости роль играла беременная Magna Mater — прообраз Геи или Деметры греков, которые, появившись на свет, порождали Землю, Луну, Солнце и планеты — весь видимый мир, небесный и земной.

Кем же была она, Великая Матерь? Поскольку тело ее покрывали знаки 10 сидерических (звездных) месяцев, то лунная природа ее становится очевидной. Но Луна, случалось, как Афродита Гесиода, появлялась в небе у гигантского космического тела — около «пенного» от звездного света Млечного пути. У границ его ночное светило могло, однако, и умереть. Поэтому Magna Mater, Луна, дарительница жизни и провозвестница смерти, воплощала собой также и Млечный путь. Судя по ачинской скульптуре со знаками трех лунных лет и по центральной подвеске ожерелья из мальтинского погребения со знаками 10 лунных месяцев, эта гигантская «небесная дорога» или ось мира — мировое древо поздних мифологий, в эпоху древнекаменного века воспринималась в Сибири в образах беременной женщины, предтечи «широкогрудой Геи» эллинов, или плывущего в волнах небесного океана фаллоса, заветной части тела «звездного Урана», супруга богини Земли. В этой связи уместно напомнить, что кулон в ожерелье из Мальты совместил в себе тело женщины и образ двуконечного фаллоса. Греческая мифология знала множество моделей космоса, но А. Ф. Лосев справедливо отмечал, что античный мир с его развитыми культами плодородия чтил фаллос как самое совершенное и емкое по содержательности воплощение образа Вселенной[25]. Недаром в Афинах над неиствующей в буйных дионисийских оргиях толпой возвышалось всегда изображение сшитого из кож животных красноцветного фаллоса, символа мира и знака неуничтожимости в нем жизни.

Момент этот в плане точности интерпретации образов древнейшего искусства Сибири и расшифровки знаковых систем, связанных с ним, настолько важен, что заслуживает более подробного толкования. Гераклит Понтийский, один из выдающихся астрономов античности, особо подчеркивал, что процессии во имя Диониса и священные гимны, которые пелись в дни празднества божества плодородия детородным членам, не следует воспринимать как «бесстыдство». Подоплека тут чрезвычайно значима в сакральном смысле, чтобы вслед за пересмешником Аристофаном изощряться в двусмысленностях. Гераклит в связи с этим напоминает, что «Дионис, в честь которого они неистовствуют и безумствуют, тождественен с Аидом», а это означает совмещение в образе одного фаллического божества понятий нешуточных — и рождения, и смерти. Дионис к тому же представляется привлекательным для Гераклита потому, что он, согласно мифам, может, подобно Луне, одновременно принимать образы самых разных существ из звериного царства, в частности змеи, быка, льва. Что касается Диониса, то он воплощал в себе одновременно черты и мужчины, и женщины (как тут не вспомнить центральную подвеску ожерелья, а также скульптуры из Савиньи, Тюрсак и Дольни Вестонице и образ богини Нут — это и женские тела, но и фаллосы!).