Цицерон знал, что и в его время почитатели Фалеса, негодуя на недоверие к обширным познаниям мудреца, продолжают настойчиво уверять, что он, как и его великий современник Пифагор, знал «арктический круг», который невидимо определяет на севере границу той части небесного купола, звезды которой, обращаясь вкруг Полярной звезды, никогда не заходят за горизонт, а значит, и не умирают, символизируя вечность бытия в тех краях, куда на лунном серпе отбывают в должное время души умерших. Если он умел рассчитывать солнцестояния, то, продолжали стоять на своем почитатели, никого не должна удивлять осведомленность его о «летнем тропическом» и «зимнем тропическом» кругах, то есть об орбитах, по которым Солнце двигалось в Небе в дни летнего и зимнего солнцестояний. Между ними, посередине, как удалось установить ни кому иному, как Фалесу, размещался равноденственный круг — путь дневного светила в начале последней декады марта или сентября, когда сравнивались светлая и темная части суток. Разумеется, ведом ему был и «антарктический круг», который определял на юге границы видимых в Афинах звезд. Чтобы из-за него всплыли вдруг неизвестные афинянам звезды южной сферы Вселенной, следовало или дожидаться соответствующего тысячелетия, когда это могло произойти из-за покачивания в пространстве Земли, или (что проще) проплыть на корабле к северным берегам Африки и библейской земли. Как мореход-финикиец Фалес знал те звезды не понаслышке.

Умело он использовал и еще один круг, меридиан, который светила пересекали в положенное время в южной стороне, поднимаясь в этот миг над Землей на самую большую высоту. Меридиан, касаясь всех остальных кругов, совпадал на небосводе с линией, невидимо соединяющей север и юг. Поразительно, но Фалес, как уверял Посидоний, знал и так называемый наклонный круг — зодиак, «звездную дорогу» Солнца и Луны, которая касалась трех кругов — летнего и зимнего тропического, а также равноденственного. Путешествие по зодиаку «блуждающих звезд», планет, мудрец, кажется, не удосужился заметить, но в Вечерней и Утренней звезде справедливо усматривал одно и то же светило — Венеру.

Что же касается возможности предсказания затмения, то боготворящие Фалеса напоминали — он первым сказал о «темной землистой природе» Луны, о заимствовании ею света от Солнца, которое определяло и фазы ночного светила. И не ему ли принадлежит честь первым провозгласить истинный порядок размещения светил в глубинах Неба — Солнце достигало в своем движении «пределов мира», а Луна ближе иных небесных тел проплывала над Землей? Если же он додумался до всего этого, то как же можно всерьез сомневаться в том, что Фалес понимал истинную причину затмений и потому мог уяснить периодичность их? Недаром предания гласят, что он, объясняя неосведомленным солнечное затмение, прямо говорил о прохождении Луны перед Солнцем по прямой линии и об отражении ночного светила на огненном диске дневного, как в зеркале. Значит, с торжеством возглашали сторонники натурфилософа, Фалес, как и Пифагор, усматривая в Небе невидимые орбиты светил, зная порядок их размещения в пространстве и догадавшись об истинных причинах затмений, могли сделать вывод о том, что Земля шаровидна. Стоит ли поэтому сомневаться в том, что Фалес первым создал модель Вселенной со всеми ее кругами и сферами? Место их в пространстве мироздания определялось, по Фалесу, орбитами небесных светил, прежде всего Луны и Солнца, а циклы гармоничных движений их порождали время. Вот уж воистину справедливо говорил Фалес: «Мудрее всего время, ибо оно объясняет все», а значит, и устроение мира. Вторил ему и Гераклид Понтийский: «Бег времен. Солнце, блюститель и страж их, определяет, руководит, выявляет и открывает перемены и времена года, которые приносят с собою всё»:

Идея о том, что именно время определяло границы и структурные части мира, его костяк и облик в целом, стала, по-видимому, руководящей и для Эмпедокла, который писал о том, что границы мира определяют круговые движения Солнца. Оно же очерчивало и в целом контур его, напоминающий лежащее яйцо. Недаром расстояние от шаровидной Земли до Неба, в зените считалось натурфилософами меньшим, чем протяженность мира по ширине. Как объяснял Эмпедокл, это потому, что Солнце, сжимая воздух, отклонило полюса, из-за чего север поднялся, а юг опустился.

Вот сколь многое знал Фалес, и как же можно продолжать сомневаться в том, что он мог предсказать затмение? — возмущались обожатели первого мудреца греков. Странно было бы знать все сущее о мироздании и растеряться перед решением простой задачи. Но Цицерон был осведомлен о главной сложности утверждения Фалеса на тропе мудрейшего. Века не пощадили трудов философа, и сведения о его достижениях хранились большей частью в устных преданиях. А они ведь разные бывают, эти вольные людские повествования. Посидоний по такому случаю рассказывал обычно притчу, которая по замыслам завистников Фалеса должна была продемонстрировать его невежество, очевидное даже простолюдинам: «Однажды, выходя из дома наблюдать звезды в сопровождении прекрасной насмешливой фракиянки, Фалес, сын Эксамия и Клеобулины финикийского рода Фелидов, самого знатного во всем потомстве Кадма, восторженно глядя вверх, молвил: "Как прекрасно подмечать все небесное!" И случилось так, что мудрец при этих словах свалился в колодец. Фракиянка помогла звездочету выбраться из западни и сказала: "Стараясь постигнуть небесное, ты не замечаешь того, что под ногами"». Посидоний, посмеиваясь, тут же развенчивал притчу, иначе толкуя причину смеха красавицы. Дело, надо думать, было совсем не в издевке над ничтожностью познаний Фалеса в неземной науке. Красавица досадовала, что отрешенный от мира сего философ не замечает истинно красивое под боком у себя, а ищет его на недоступных высях.

Посидоний призывал учеников доверять иным сведениям, положим, повествованию Апулея о том, что Фалес, когда возраст его приближался к 80 годам, определил диаметр Солнца и рассчитал, что это составляет 1/720 его звездного пути в течение года. Вот каких тонкостей достиг он в познании светил! Сам изумленный своим достижением, Фалес по преданиям тотчас сообщил о том Менандру Приененскому. Тот пришел в восторг от такого неожиданного знания и спросил, какую награду желает получить мудрец за свое открытие? Фалес, немало, надо думать, повидавший на своем веку при общении с философами, ответствовал весьма примечательно: «Для меня будет достаточной наградой, если того, чему ты от меня научился, когда станешь сообщать это другим, не припишешь себе, но объявишь, что это открытие принадлежит мне более, чем кому-нибудь другому».

Посидоний, повествуя об этом, намекал ученикам на причину замалчивания открытий Фалеса его недоброжелателями. Они, тайно заимствуя познанное им, его же во славу свою и срамили, обвиняя великого мудреца в невежестве. Теперь, когда в далекое далеко отошли времена Фалеса, иные философы, современники Посидония, с трудом разбираясь в тайнах мироздания, усомнились в том, что он смог познать их в столь давние времена. Они решили, что Фалес, наверное, многое выспросил у египетских или халдейских жрецов, а затем без зазрения совести выдал соотечественникам за свои открытия. Обманщик он, а не мудрец!

Как мог понять Цицерон из долгих бесед с Посидонием, среди ученых греков находились и такие, кто предпочитал отдать пальму первенства в открытии небесных премудростей Анаксимандру. Это он, великий натурфилософ первой половины VI века до нашей эры, надоумил будто бы спартанцев использовать гномон и солнечные часы, установил, что Луна заимствует свой свет от Солнца, открыл равноденствия и солнцестояния, положил начало познанию зодиака, вычислил наклон как солнечной, так и лунной «дороги» по отношению к небесному экватору. Люди неосведомленные твердят, что будто бы Клеострат Тенедосский сподобился открыть знаки зодиака (и прежде всего Овна и Стрельца) во второй половине VI века до нашей эры. Это произошло раньше, и слава открытия принадлежит Анаксимандру. Недаром же рассказывают предание, по которому именно ему принадлежит честь создания первой модели Земли. Есть люди, уверяющие, что он даже пытался устроить «изображение Неба». Значит, Анаксимандр конструировал модель всего мира.