Нам уже часто приходилось иметь дело с фонетическими соответствиями в родственных индоевропейских языках. Однако соответствия могут быть не только фонетическими, но и словообразовательными. Это — такие случаи, когда слова в разных родственных языках построены по одной и той же словообразовательной модели. Возьмём хотя бы такую словообразовательную «цепочку» из русского языка: жи-ть → жи-в-ъ → жи-в-от-ъ. Здесь к глагольной основе жи- последовательно присоединяются суффиксы — в- и — от-. Та же самая картина наблюдается в литовском языке: gy-ti [гú:ти] ‘жить’ → gy-v-as [гú:вас] ‘живой’ → gy-v-at-as [ги: вáтас] ‘жизнь’. В литовском языке сохранилось более древнее значение последнего слова, чем в русском. Впрочем, в ряде славянских языков (например, в болгарском) слово живот также означает ‘жизнь’ (сравните русское не на живот, а на смерть). Поскольку для такого сложного по своему составу слова, как живот, имеются соответствия и в других индоевропейских языках (например, др. — греч. biotos[47] [бúотос] ‘жизнь’), мы можем говорить не только о фонетических, но и о словообразовательных соответствиях во всех случаях, подобных приведённому.

Вообще же фонетические и словообразовательные закономерности очень часто бывают связаны между собой неразрывными нитями. Так, если взять образования с древним суффиксом *-ja (→ — я), то окажется, что эта некогда единая словообразовательная модель претерпела в русском языке заметные фонетические изменения.

На первый взгляд, может показаться, что к интересующему нас словообразовательному типу относятся такие слова, как, например, судья. Но на самом деле слово судья было образовано не от *cyd-ja, а от судия.

В тех же случаях, когда суффикс *-ja присоединялся непосредственно к основе на — д-, сочетание — dj-, как правило, изменялось в — ж-: *жид-jа → жижа, *крад-jа → кража, *студ-ja → стужа, *сад-ja → сажа. Во всех приведённых здесь примерах, кроме последнего, связь с такими словами, как. жид-кий, крад-у, студ-ёный и т. п., до сих пор ощущается носителями русского языка. А вот связь слова сажа с глаголом сад-иться (сажа ‘осадок копоти’) далеко не очевидна. И этимология слова сажа устанавливается в данном случае благодаря объединённой фонетико-словообразовательной реконструкции.

Но суффиксальный j («йот») даёт ж в сочетании не только с д, но и с з. Наиболее яркий и далеко не очевидный пример здесь может представить этимология слова кожа:

кожа ← *коз-jа (шкура), образовано от слова коза.

Следовательно, словом кожа (разумеется, в его древнейшей форме) обозначалась когда-то козья шкура, затем стала обозначаться шкура (и кожа) вообще и, наконец, кожа человека.

Однако j давал ж в сочетании со звонкими согласными д, з (и г). Встречаясь же с глухими т и к, звук j вызывал иные фонетические изменения, которые видны из приведённых ниже примеров:

*свет-ja →свеча

*крут-ja → круча

*сек-ja → сеча

*грек-ja → греча (букв, ‘греческая’)

Таким образом, одна и та же словообразовательная модель в разных фонетических условиях претерпевает различные изменения. Поэтому словообразовательный анализ в этимологическом исследовании должен всегда идти рука об руку с анализом фонетическим.

В предыдущей главе мы имели возможность убедиться в том, что фонетические изменения происходят в языке не хаотически, а закономерно. В результате этого между звуками родственных индоевропейских языков установилась строгая система соответствий.

Такой же закономерный, системный характер наблюдается и в словообразовательных процессах. «Строительный материал», с помощью которого создаются слова, только на первый взгляд кажется разнородным. На самом деле, как и при производстве машин, мы обычно сталкиваемся с целым рядом установившихся «стандартов», позволяющих наладить «серийное производство» слов.

Одни из этих «стандартов» сохранили свою продуктивность вплоть до наших дней. Например, охот-ник или спут-ник. Другие «стандарты» уже давно были «сняты с производства»: ка-мень, пла-менъ, ра-мень или зод-чий, лов-чий, пев-чий.

Каждое слово при его этимологическом анализе обязательно должно быть отнесено к тому или иному словообразовательному типу. В этом отношении показателен пример с этимологией слова рамень, которое было включено нами в следующий словообразовательный ряд:

сеять — семя

знать — знамя

полhти ‘пылать’— пламя, пламень

(о)рать ‘пахать’ — рамень

Такой же типовой характер носят и чередования суффиксов. Если бы мы, например, просто сопоставили между собой слова коровай и коротай, то такое сопоставление вряд ли убедило бы кого-нибудь. Но когда нам удалось обнаружить целый ряд слов, в которых суффиксы — в- и — т- находятся в состоянии регулярных чередований, правомерность приведённого сопоставления получила достаточно надёжное обоснование.

Анализ существующих или существовавших в глубокой древности словообразовательных рядов и суффиксальных чередований — это один из наиболее важных исследовательских приёмов, с помощью которых учёным удаётся проникнуть в самые сокровенные тайны происхождения слов.

Нам уже неоднократно приходилось сталкиваться с примерами, когда в результате языковых изменений слово преображается не только внешне, но и внутренне, когда меняется не только фонетический облик слова, но и его смысл, его значение. Так, например, этапы семантического развития слова рамень могут быть представлены в виде: ‘пашня’ → ‘пашня, поросшая лесом’ → ‘лес на заброшенной пашне’ → ‘лес’. Аналогичное явление имело место в случае со словом коровай: ‘резень, кусок’ → ‘кусок пищи’ → ‘кусок хлеба’ → ‘хлеб’ → ‘круглый хлеб’.

Нередко в истории языка встречаются случаи семантических изменний, засвидетельствованные документально. Вот один из таких примеров.

В Псковской первой летописи о захвате Смоленска литовцами во главе с князем Витовтом рассказывается следующим образом:

Не правда ли — странно? Ещё можно было бы понять, если бы литовская княгиня или княжна своей прелестью покорила защитников Смоленска. Но князь?! А ларчик, оказывается, просто открывался. Слово прелесть, как и бесприставочное лесть, означало в древнерусском языке ‘обман, хитрость, коварство’. Это значение у «родственников» слова лесть до сих пор сохранилось в целом ряде славянских языков.

Вот почему, читая в старинных документах, что Лжедимитрий (Гришка Отрепьев) писал прелестные письма, мы не должны думать, что письма эти названы прелестными из-за их изысканного стиля или милого сердцу летописцев той поры содержания. Нет, это были лживые, крамольные письма, целью которых было совращение, призыв к измене, к подчинению иноземным завоевателям.

Таким образом, слова прелесть и прелестный претерпели в русском языке весьма существенные семантические изменения, приобретя при этом вместо резко отрицательной положительную эмоциональную окраску. Интересно отметить, что английское прилагательное nice [найс] ‘милый, приятный’, близкое по своему значению к слову прелестный, означало когда-то… ‘глупый’ (от латинского nescius [нéскиус] ‘не знающий’).