Эвакуация. Такого масштабного перемещения производительных сил, как в Советском Союзе в сорок первом году, а затем под новым натиском вермахта и в сорок втором, мировая история не знала.
В Совете по эвакуации Косыгин работал «профессионально и самоотверженно», — отмечает один из его биографов С. Константинов (Независимая газета, 14 декабря 2000 г.). «В аппарате Совета было всего несколько человек, — добавляет А. Болдырев, помощник Косыгина. — Вся тяжесть работы легла на плечи Алексея Николаевича, так как Шверник был нездоровым и крайне нерешительным человеком. Надежным помощником Косыгину в этих делах стал заместитель Председателя Совнаркома РСФСР К. Д. Памфилов».
В те страшные месяцы, случалось, немецкие войска врывались в города, которые даже не подозревали, что с этого дня, с этого часа, с этой минуты уже началась оккупация. Динамик на площади еще читал сводку Совинформбюро о боях километров за сто отсюда, над горкомом развевался красный флаг, а фашистские мотоциклисты уже мчались по захваченным улицам. Это происходило не только в первые недели войны на западных границах Союза, но и за тысячу километров от них. Например, в Мариуполе. Немцы ворвались в город восьмого октября 1941 года, когда там шло заседание бюро горкома партии… Но броневой стан Мариупольского завода имени Ильича — 216 вагонов — еще в августе выгрузили в Магнитогорске. Собрали в новом корпусе. С 23 сентября он катал броню. Со многих заводов эшелоны уходили под бомбами.
Десятого июля 1941 года ГКО направил телеграмму в Киев, Хрущеву — ответ на предложения украинских властей. Приведу этот документ с небольшими сокращениями, поскольку он емко характеризует и настроения тех месяцев, и подход Сталина к тому, какой должна быть эвакуация.
«1) Ваши предложения об уничтожении всего имущества противоречат установкам, данным в речи т. Сталина (3 июля 1941 г.), где об уничтожении всего ценного имущества говорилось в связи с вынужденным отходом частей Красной Армии. Ваши же предложения имеют в виду немедленное уничтожение всего ценного имущества, хлеба и скота в зоне 100–150 километров от противника, независимо от состояния фронта.
Такое мероприятие может деморализовать население, вызвать недовольство Советской властью, расстроить тыл Красной Армии, и создать, как в армии, так и среди населения настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу.
2) Государственный Комитет обороны обязывает вас в виду отхода войск, и только в случае отхода, в районе 70-верстной полосы от фронта увести все взрослое мужское население, рабочий скот, зерно, трактора, комбайны и двигать своим ходом на восток. А чего невозможно вывезти, уничтожать, не касаясь, однако, птицы, мелкого скота и прочего продовольствия, необходимого для остающегося населения. Что касается того, чтобы раздать все это имущество войскам, мы решительно возражаем против этого, так как войска могут превратиться в банды мародеров.
3) Электростанции не взрывать, но снимать все те ценные части, без которых станции не могут действовать с тем, чтобы электростанции надолго не могли действовать.
4) Водопроводов не взрывать.
5) Заводов не взрывать, но снять с оборудования все необходимые ценные части, станки и т. д., чтобы заводы надолго не могли быть восстановлены.
6) После отвода наших частей на левый берег Днепра все мосты взорвать основательно.
7) Склады, особенно артиллерийские, вывезти обязательно, а чего нельзя вывезти, взорвать».
В сентябре 1941 года, безусловно, зная эти установки, Косыгин приехал в Харьков. Ему предстояло эвакуировать танковый, турбинный и электротехнический заводы. Каждый уходил по точно обозначенному маршруту. Танковый шел в Челябинск. Сюда же держали курс эшелоны Кировского завода из Ленинграда.
Из записи переговоров по прямому проводу И. В. Сталина с членами Военного совета Ленинградского фронта А. А. Ждановым и А. А. Кузнецовым: «Передаю предложения Москвы: 1) Вывезти на восток из Ленинграда станки, пресса, электрооборудование, литейное оборудование, инструмент, приспособления, штампы и кадры инженеров, техников, квалифицированных рабочих завода № 174 для производства танков Т-50 на востоке. 2) Вывезти на восток из Ленинграда станки, пресса, электрооборудование, литейное, кузнечное и прокатное оборудование, инструмент, приспособления и штампы, а также кадры инженеров, техников, квалифицированных рабочих Кировского и Ижорского заводов, занятых производством танков и танковых пушек…» (Известия ЦК КПСС. 1990. № 12. С. 208).
…Из Харькова Косыгин вместе со своим помощником А. Г. Карповым возвращался в Москву на машине. Только отъехали от города, как остановил патруль:
— Туда нельзя! Там — немцы, поезжайте направо.
Смертельная опасность была рядом.
В своей, может быть, самой последней публикации («В едином строю защитников Отчизны» // Коммунист. 1980. № 7) Алексей Николаевич рассказал, как шло перебазирование производительных сил страны на Восток:
«…предприятия, подлежавшие эвакуации, из прифронтовой полосы, продолжали выпуск продукции до возможного последнего момента. Демонтаж оборудования и погрузка его в вагоны часто велись под артиллерийским обстрелом и бомбежками врага. Большие трудности были связаны с демонтажом и транспортировкой крупногабаритного оборудования, требующего огромного количества вагонов и паровозов.
Одновременно надо было перевезти на восток миллионы людей, уезжавших со своими предприятиями, разместить их на новых местах, помочь устроиться. На узловых станциях железных дорог работали эвакуационные пункты. Они принимали и отправляли эшелоны с людьми, организовывали их питание и медицинское обслуживание. Цепь эвакопунктов протянулась на тысячи километров — от прифронтовых железнодорожных станций юга и запада страны до Восточной Сибири, Казахстана, Средней Азии».
Дополню эту выразительную картину собственными впечатлениями.
Иногда из самых глубин моей памяти всплывает одно детское воспоминание: размытое, нечеткое, как нерезкая фотография. И, как фотография, достоверное.
Мы эвакуируемся на Урал: мама, сестренка и я. Из открытой двери теплушки я вижу какие-то серые штабеля — мне кажется, что это снаряды. Страшно низко, едва не касаясь земли, летит самолет — он много-много раз потом прилетал в мои сны.
Однажды, когда мы перелистывали наш семейный альбом и на стол выскользнул снимок девчушки в матроске с большим белым бантом, моей сестренки Нели, не дожившей до трех лет, я спросил про эвакуацию. Мама, сложив на коленях наработавшиеся руки, долго молчала, словно всматривалась куда-то, и было понятно, как больно ей все это вспоминать.
Сталино, октябрь сорок первого года. Бомбежки, суматошные — в несколько часов — сборы.
— На подводах нас привезли к проходной металлургического завода. Там, на заводских путях, стояли груженые платформы, товарные вагоны. Было у нас с собой всего имущества два одеяла. Одно прибили к стенке, вторым укрывались.
Точнее было бы сказать так: вторым одеялом мама укрывала нас, сестренку и меня. Неля была очень терпеливой: не плакала даже голодной. Зато мой крик, говорила мама, навсегда остался у нее в ушах: «Хлеба, хлеба!»
На какой-то станции, когда вперед пропустили эшелоны с ранеными, она выменивала на последнюю одежонку картошины, их выносили в кастрюлях, укутанных платками, и отсчитывали по штукам, еще горяченькие, согревающие одним своим видом. Но картошки в тот раз мы не дождались. Мама принесла лепешки — их раздавал эвакуированным какой-то старик. Именно раздавал, а не продавал, не обменивал. На другом полустанке обещали долгую стоянку. Женщины, переговорив между собой, решили идти в село: вроде бы там по талонам давали хлеб. Маму отговаривали: она ждала третьего ребенка. Не уговорили. Пошла со всеми. А когда вернулись, эшелона не оказалось. Отправили раньше времени. Догоняли нас мамы на товарняке с углем.