«Мы возвращались домой. Казалось бы, мучения наши кончились, но не тут-то было, — вспоминал Петр Семенович Герасимов, г. Мариуполь, Донецкая область. — На границе в каждый вагон вошли по два бойца-пограничника с автоматами и, назвав нас изменниками Родины, сказали, что при попытке к бегству будут стрелять без предупреждения. Из Выборга нас увезли в лагерь за колючей проволокой, где мы проходили так называемую госпроверку. Только в ноябре дали мне работу в леспромхозе Новгородской области. Опять же с клеймом незаслуженным — изменника Родины и без права выезда. Никаких условий жилья, голодный паек.

И я решил в 1946 г. самовольно уехать в родной мне Мариуполь. Но не тут-то было. Меня арестовали и осудили за «самоволку» на 5 лет. Но в 1948 году освободили. И я устроился на завод «Азовсталь» вальцетокарем. Правда, и здесь клеймо изменника долгие годы висело над головой.

У меня хорошая семья — дочь Лена окончила Харьковский университет по химии, замужем за военным, растят двоих детей. Сын Вова окончил военную академию, у него тоже двое детей. Я и моя жена, Анна Афанасьевна — пенсионеры, ветераны труда. Я еще помогаю на родной «Азовстали» готовить молодых людей по своей профессии вальцетокаря, награжден медалью, почетными знаками победителя соревнования за многие годы.

А сейчас ответьте мне, пожалуйста, если можете, зачем навешивали на нас ярлык изменников? Видимо, с этим ярлыком и номером 171375 я и помру?»

Напомню: эти письма написаны в 1990 году. А раньше, еще в том же 65-м, когда Алексей Николаевич Косыгин выступал в Волгограде, репатриация, возвращение на Родину, была закрытой темой. Потому что рабы рейха возвращались не сами по себе.

«Прибывшие на 1 января 1946 г., согласно постановления СНК СССР, в Главсталинградстрой 11 263 рабочих (из числа репатриированных) размещены в наскоро приспособленных помещениях с большой скученностью, — говорится в справке, адресованной из Сталинграда председателю КПК при ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву 11 января 1946 года. — В общежитии установлены 2-х и даже 3-х ярусные нары. Постельных принадлежностей недостает (одеял и белья почти нет). Теплой одежды и обуви многие не имеют. Дисциплина у них очень низкая, а необходимая систематическая политико-воспитательная работа почти не проводится. В связи с этим ежедневно в среднем на работу выходят лишь 3600 человек».

Вот о чем думается, когда читаешь эти и другие документы, запечатанные на десятки лет в архивах с грифом «секретно». От кого таились? От ребят, попавших с немецких нар на советские? От сталинградцев, минчан, воронежцев? Так люди сами видели, в каких условиях живут их напарники. От властей? Но и власть сама — партийный аппарат, советский — добивалась, чтоб условия жизни репатриантов, наших сограждан, ни в чем не повинных ни перед страной, ни перед строем, стали хотя бы сносными. Может быть, ответ в том, что кремлевский хозяин, который продиктовал постановление Совнаркома Союза о репатриации и разделил репатриантов по наркоматам, видел в них только безликую рабочую силу? Одной из черт крепостнической России Василий Ключевский считал подневольный обязательный труд крестьян в пользу государства. Похоже на годы, о которых мы говорим, если добавим к крестьянам рабочих?

Так писал Александр Блок в одном из своих писем. Приведу это высказывание полностью.

«В каждом человеке несколько людей, и все они между собой борются. И не всегда достойнейший побеждает. Но часто жизнь сама разрешает то, что казалось неразрешимым».

Мне вспомнилось это замечание поэта, когда узнал об одном характерном для Косыгина эпизоде. Председателю Совнаркома России стало известно, что «некоторые из его заместителей не гнушаются принимать «сувениры», «опытные образцы» от представителей краев и областей, наркоматов». На прямой вопрос управляющий делами Совмина РСФСР ответил, что конкретных фактов у него нет, но о подношениях он слышал.

«И надо же такому случиться! — продолжает Анатолий Сергеевич Болдырев. — Буквально через несколько дней на столе Алексея Николаевича вместо привычного письменного прибора и стакана с карандашами появилась изящная шкатулка, отделанная серебром, и красивый чернильный прибор.

— Откуда это?! — Он был по-настоящему рассержен. — Прикажите немедленно убрать и выясните, кто автор этой провокации.

Я узнал, что шкатулку и прибор доставил представитель одной из кавказских автономных республик якобы по заказу Косыгина.

— Какая гадость! — заметил Алексей Николаевич. — Я с этим товарищем разберусь сам, а вы через десять минут пригласите ко мне всех заместителей.

Шкатулку и прибор убрали, на столе появились Обычные карандаши в стакане и небольшая чернильница. В кабинете собрались заместители. Косыгин в самой резкой форме рассказал о случившемся и о слухах по поводу «сувениров» и «опытных образцов».

— Я предупреждаю, — сказал он, — если кто-нибудь позарится на такие подарки, я немедленно поставлю вопрос о снятии виновного с занимаемого поста».

Для Косыгина такое поведение было нормой. В начале 1949 года нарком местной промышленности РСФСР В. Смиряев прислал Косыгину три авторучки: вы, мол, давали поручение обновить ассортимент, ваше задание выполнено, можете убедиться. Косыгин образцы посмотрел и приказал вернуть. На полях служебной записки пометка Горчакова: «Авторучки возвращены т. Смиряеву».

Таким же Косыгин был и дома. Уже в брежневское время, когда сынки и дочки членов Политбюро чванились друг перед другом «мерседесами», в семье Косыгиных нельзя было и заикнуться о чем-либо подобном. Внучке, поздравляя ее с окончанием института, подарил «Волгу».

В теперешней России время от времени вспыхивают споры: как отучить чиновников от взяток? Одни предлагают больше платить, на что другие отвечают: тогда больше и берут; проверено историей. Третьи ломают перья над неким сводом правил чиновной службы, вроде морального кодекса строителя коммунизма. Четвертые надеются только на прокурора… А все значительно проще: власть должна быть у таких людей, в душе которых всегда побеждал бы достойнейший.

Другой вопрос: где их столько наберешь, когда квартирный и иной меркантильный интерес так портит людей?

…Вскоре после Сталинградской битвы город взбудоражила история зампреда горисполкома Лопатина. Товарищ Лопатин справил новоселье в чужой квартире по улице Шевченко, дом 44. Хозяйка этой квартиры, Дубовская, жила здесь с 1928 года, во время обороны Сталинграда работала медсестрой в госпитале, потом с дочерью ее отправили в эвакуацию. Сын погиб на фронте. Вернулась зимой сорок третьего. Дом цел, но жить в квартире нельзя — рамы вытащили мародеры, отопления нет. До весны Дубовские сняли угол, рассчитывая, когда потеплеет, подлатать свое жилье и вернуться. Тем временем «пустующую» квартиру занял Лопатин. Мало того, вскоре он получил для себя четырехкомнатные хоромы — 90 квадратных метров — в восстановленном доме, а на улице Шевченко, 44 разместил родных, которые продали собственный дом в недалеком райцентре. Дело дошло до Комиссии партийного контроля, Верховного суда РСФСР, Совнаркома республики. Только после этого бюро Сталинградского обкома партии «осудило действия т. Лопатина как недостойные советского руководителя и предложило в 10-дневный срок освободить занимаемую его семьей квартиру Дубовской по улице Шевченко, 44».

Отчего такое снисхождение? Почему потребовалась вся сила государства, чтобы поставить на место вельможного рвача? Оттого, что в номенклатурных кругах все прочнее утверждалась двойная мораль. Работяге давали восемь лет за четыре доски, подобранных среди отходов на стройке, колхозницу судили за колоски, найденные на поле после жатвы, а начальнику ОРСа Сталинградского тракторного завода, члену ВКП(б) Цветкову за 130 тонн пропавшего картофеля объявили выговор без занесения в учетную карточку. Да и то после того, как рабочий тракторного завода А. Громов пожаловался в Москву: ведь можно было своевременно отдать в столовые, продать рабочим.